Юрий Степанчук - Звезда и ключ Индийского океана

На километровом пляже было всего несколько человек. Возле воды на черном камне сидел старый негр, чуть подальше расположились, судя по форме, пилоты и стюардессы. Вдоль берега прогуливалась пожилая пара: худая загорелая женщина собирала выброшенные на берег ракушки; коренастый турист фотографировал склонившиеся над пляжем пальмы. Женщина вдруг помахала нам рукой, приглашая подойти. Оказалось, туристы желали сфотографироваться рядом с негром и просили нас щелкнуть. Ананду пришлось объяснять старику по-креольски, чего от него хотят. Для фото туристы изобразили очаровательные улыбки и, дав старику несколько рупий, вернулись к своим занятиям.

Одна монета выскользнула из слабых пальцев старика и упала в песок. Ананд помог ее найти, и они заговорили между собой по-креольски. Старик заинтересовал Ананда.

— Этот старик не маврикиец, — сказал он мне, — оказывается, илуа с острова Диего-Гарсия. Он и несколько других семей илуа живут недалеко от аэропорта в бараках.

— Я слышал, что они расселились по всему Маврикию?

— Да, — подтвердил Ананд, — но больше всего их в пригородах Порт-Луи.

Мы расположились на камнях около старика. Я вслушивался в его неторопливую речь, узнавая отдельные креольские слова. Ананд переводил мне трудные обороты, задавал старику наводящие вопросы. Иногда он комментировал рассказ. Время от времени старик бормотал что-то непонятное даже для Ананда. За годы изгнания он, видимо, привык разговаривать сам с собой, и ему трудно было объяснять что-то другим.

Ветер играл в волнах, срывая белые барашки. В этом месте маврикийского побережья не было рифов, и крутые гребни спешили прямо к пляжу, выбрасывая на песок водоросли, мелкие камни и ракушки. Мы помолчали немного, пока старик не заговорил сам. Ананд слушал его, изредка переспрашивая. Видимо, ему не так часто приходилось встречаться и разговаривать с илуа.

— По утрам мы шли работать на плантации, собирать кокосовые орехи, — переводил мне Ананд. — Часть людей оставалась в деревне, они разделывали орехи, добывали мякоть. Ее сушили, чтобы получить копру. Два-три раза в год с Маврикия приходил корабль: на нем увозили копру, а нам оставляли рис, масло, куски материн, из которой женщины шили платья… В лавке мы покупали только кое-что из одежды, немного соли, чай. Кроме риса у нас всегда была рыба. Мы ловили ее, когда управлялись с кокосами. Иногда по вечерам танцевали на берегу сегу. Наш танец… Все было хорошо, пока к острову не подошли большие корабли. Нас собрали и сказали: «Американцы пришли, а вам нужно уходить». Я не верил этому, я думал, нас оставят в покое на острове, где мы родились, где похоронены наши отцы и деды, где мы жили так долго. Куда нам податься? На Маврикий? Сейшелы? Или на остров Агалегу? От нас требовали оставить дома, огороды, работу, к которой мы привыкли. Я не хотел уезжать, меня и моих близких насильно погрузили на корабль с последней группой. А потом просто оставили на причале в Порт-Луи. Илуа здесь как рыба, выброшенная на песок…

Старик не смотрел на нас, он вглядывался в набегающие волны.

Ананд поднялся.

— Поехали, может быть, еще успеем сходить в музей, — напомнил он.

Мне уже не хотелось вникать в историю птицы додо, давно истребленной.

Мы с Анандом отбирали книги для выставки, проставляли на них цены в рупиях. Ананд задержался на альбоме «Древнерусское искусство» и с интересом стал рассматривать росписи древнерусских храмов.

— Одно дело я так и не успел доделать в Союзе. Два раза был в Ленинграде, и не хватило времени, чтобы разрешить одну загадку.

— Опять загадка?

— Почему опять?

— Мало тебе маврикийских. Ты еще принялся разгадывать ленинградские!

— Да связаны они. Речь идет о жене царевича Алексея, сына Петра Первого. Хотелось бы узнать, где находится ее прах. Обычно царственных особ хоронили в каменных гробницах подклетей соборов. Нужно было найти захоронение принцессы Брауншвейг-Вольфенбюттельской, приподнять крышку гроба и посмотреть, что там внутри.

— Смеешься? — спрашиваю я. — Хороши шутки!

— Нет, почему же?

— Ну, тогда издеваешься. Если тебе надоело возиться с книгами или ты устал, оставим до завтра.

— А знаешь, что жена царевича Алексея почти тридцать лет прожила на Маврикии?

— Вот это новость!

— Послушай лучше, какая у нас, на Маврикии, известна история, возможно и придуманная. У принца Людвига Брауншвейг-Вольфенбюттельского в тысяча шестьсот девяносто четвертом году родилась дочь, которую назвали Шарлоттой да еще Софи. Росла девочка при дворе Августа Саксонского, горя не знала. Пришло время выходить замуж, и выдали ее за царевича Алексея. Надеялись, что станет царицей всея Руси. Россия — это тебе не какое-то там герцогство. Свадьба состоялась двадцать пятого октября тысяча семьсот одиннадцатого года в Торгау во дворце Августа Саксонского. Молодая жена пожила некоторое время дома, а летом тысяча семьсот четырнадцатого с большой свитой отправилась к мужу в Петербург. Вначале все шло как нельзя лучше. Белые ночи, Нева. В честь молодой жены устраивают праздники и фейерверки. Ее катают на лодке, отделанной бархатом с золотым шитьем, в подарок преподносят жемчужное ожерелье.