Леонид Платов - Архипелаг исчезающих островов

Нас, видимо, хотели выслушать в высоких инстанциях, дать возможность выступить с обстоятельными объяснениями. Это вселяло надежду…

По отношению ко мне участники экспедиции проявили большой такт. Никто не топтался рядом с выражением соболезнования, не засматривал сочувственно в глаза. И в то же время не образовалось вокруг безвоздушного пространства. Со мной держались просто, по-деловому, стараясь не прикасаться к больному месту.

Только Союшкин, прибыв в Москву, мгновенно отпрянул от меня. Бывший первый ученик совершил обратный поворот на сто восемьдесят градусов.

— Черт знает что! — с изумлением сказал я Андрею. — И как только у человека позвоночник не заболит! Смотреть страшно, до чего вертит шеей.

Ожидая решающего разговора в высоких инстанциях (точнее сказать, предвкушая его), бывший первый ученик развил самую бурную деятельность. Принялся выступать всюду, где только мог: со статьями, сообщениями, докладами и публичными лекциями, уже как «участник высокоширотной научно-исследовательской экспедиции» — так с гордостью обозначал себя на афишах.

Преимущества его теперешнего положения были весьма значительны. Ныне он получил возможность «опровергать» нашу Землю на основании собственных наблюдений. Он был очевидец! Свидетельствовал против Земли Ветлугина, потому что, побывав самолично в районе «белого пятна», не увидел там ничего, кроме миража над полыньей!

Его огорчало лишь, что тогда же не догадался сфотографировать мираж. Просто опешил, растерялся, из ума вон! Да, да, очень жаль. Это было бы предельно убедительно. Особенно хорошо выглядела бы эта фотопустышка рядом с теми фотографиями ледяной пустыни, которые полтора года назад обошли всю советскую и зарубежную печать. Впрочем, Союшкин и раньше, до экспедиции, говорил о мираже. Он говорил, он предупреждал!

Этот монотонный припев повторялся во всех его докладах и статьях.

Всегда находится такой глубокомысленный дядя, который после какой-либо неудачи отходит в сторонку и начинает укоризненно кивать и бубнить: «Я говорил, я предупреждал!»

Обо мне, как о бывшем начальнике экспедиции, Союшкин упоминал, однако, сдержанно, с оттенком сожаления. Что поделаешь, и раньше встречались в науке мономаны, которые жили как бы в шорах, не видели перед собой ничего, помимо цели, помимо одной неподвижной, загипнотизировавшей их идеи…

Он явно не считал нужным снисходить до возобновления спора со мною.

Ни я, ни Андрей не отвечали на атаки своих противников. Не из гордости, нет — какая уж тут гордость! Просто считали, что неправильно возобновлять спор до совещания в высоких инстанциях.

Видимо истолковав наше молчание как признак слабости, Союшкин вместе с подоспевшим на помощь Черепихиным усилил натиск, приготовился «добивать». Передавали за достоверное, что разгромная статья под названием «Конец мифа» уже набрана и лежит в редакции «Известий».

Неужели все погибло? Неужели идея Земли Ветлугина бесповоротно скомпрометирована?

Признаюсь, после экспедиции я даже не навестил Афанасьева: боялся его строгих глаз, в упор глядевших из-под лохматых седых бровей. Уже в конце ноября Андрей почти силой затащил меня к нему.

Академик принял нас в постели. Перед ним установлен был переносный пюпитр, на котором он что-то писал.

— О! Наконец-то! — радушно сказал Афанасьев, бросая карандаш на одеяло. — Садитесь-ка. Поближе! Снимите папки со стула. Вот так…

Мы уселись.

— Ну-ну, — успокоительно пробормотал академик, отводя взгляд. — Не надо расстраиваться, что вы! И Москва не в один день строилась. Этим летом вы заложили фундамент, а будущим подведете здание под крышу.

— Думаете, разрешат вторую экспедицию?

Афанасьев удивился:

— А как же? Еще Цезарь сказал: «Не доделано — не сделано». Очень правильно, по-моему, сказал. И многим нашим молодым людям полезно бы запомнить. Чтобы не разбрасывались, не метались из стороны в сторону, чтобы обязательно доводили начатое до конца. Ну, впрочем, это не по адресу. Вы-то не разбрасываетесь.

— Не разбрасываемся, да… А вдруг правительство не разрешит?

— Почему не разрешит? Правительство — это советский народ, а народ — это мы.

Он заворочался на своих подушках и оглянулся. Мы с Андреем поспешно встали. В комнату вошла Машенька.

— На своего больного хочу пожаловаться, — шутливо сказала она. — Пожурите его, молодые люди!

— Что случилось? Чем Владимир Викентьевич провинился?