Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

На юго-западе виднелась обособленная горная область Кара-кыр, которая высовывает свою изъеденную ветрами вершину из вечных снегов и, точно бакен в море, указывает путь к самому перевалу. Когда наши лошади дошли до крайнего напряжения сил, мы наконец, целые и невредимые, со всем багажом достигли грозного Тенгис-бая. Здесь отдохнули несколько часов, напились чаю, сделали кое-какие наблюдения, фотографические снимки и полюбовались чудным видом.

Пункт, где мы находились, был со всех сторон окружен покрытыми снегом гребнями; лишь кое-где выглядывали из снега голые вершины скал. Снег здесь лежал в два метра глубины. В сугробах была протоптана узкая глубокая тропа; идти по ней было все равно что по узкой перекладине через трясину.

Отдохнув и надышавшись чистым легким воздухом на высотах водораздела, мы покинули область Сырдарьи и медленно направились вниз в области, воды которых стекают в Аму-дарью. Спуск был здесь так же крут, как с северной стороны; приходилось переходить одну лавину за другой. Одна из самых больших лавин, скатившаяся накануне, была в 400 метров шириной и почти 20 метров глубиной. Киргизы сказали, что мы должны почитать себя счастливыми, что успели избегнуть встречи с ней. Когда лавина со страшной силой несется вниз, нижний слой ее силой давления превращается в лед, и несчастные, погребенные ею на пути, точно вплавляются в эту стекловидную массу, из которой нет спасения.

Усталые от дневных трудов, мы сделали привал в боковой долине; тут лежал снег в метр глубиной, но киргизы расчистили для нас площадку; посреди нее и раскинулась юрта, окруженная высоким снежным валом. На следующий день отправились дальше через долину ручья Дараут-кургана. Чуть не каждые 10 минут приходилось переходить вброд через этот ручей, журчавший под сводами и мостами из снега. От подошвы лавин лошадям приходилось сломя голову бросаться в воду, чтобы одним сильным прыжком очутиться затем на противоположном берегу. Я каждый раз с большим беспокойством следил за лошадьми, несшими вьюки с фотографическими аппаратами и боевыми припасами. Все, однако, обходилось благополучно. Только раз скатилась с гребня высокой лавины одна из лошадей, несших съестные припасы… Ее развьючили, вытащили веревками ящики из снега, снова навьючили, и караван медленно продолжал свой путь между сугробов до следующего падения и следующей остановки.

Около полудня пошел снег, и густой туман заволок все вокруг. Один киргиз пошел вперед, меряя глубину длинным шестом, точно моряк на неизвестном фарватере, с той лишь разницей, что мы искали мелких мест. Часто он проваливался в снег и должен был возвращаться, чтобы искать дороги в другом месте.

Долина эта открывается в большую долину Алая, где возвышаются длинные, глиняные, с башнями по углам стены крепости Дараут-курган, воздвигнутой Худояр-ханом. С час спустя мы были в киргизском кишлаке того же названия, состоящем из 20 юрт; старшиной был тут гостеприимный Таш-Мухамед-Эмин.

К снегу и туману присоединился еще сильный западный ветер, и, по словам киргизов, на перевале Тенгис-бай должен был свирепствовать страшный буран, от которого мы так счастливо успели уйти. Кто знает, что было бы с моим караваном, если бы мы вышли днем раньше и попали под лавину или днем позже, и нас застал бы буран.

В ночь на 1 марта ураган ревел и рвал нашу палатку, расширяя щели между полосами войлока. Утром в палатке протянулись по направлению ветра длинные хвосты из мелкой снежной пыли, точно хвосты комет; один проложил себе путь прямо через мое изголовье. Спал я, однако, как медведь в берлоге, — пусть себе там метет и крутит, сколько угодно.

Мы простояли день в Дараут-кургане, так как буран продолжал свирепствовать; западный ветер взрывал вокруг нашей юрты густые облака снега, мелкого, как мука, и, не смотря на то что палатку прикрыли войлоками, обвязали веревками и укрепили шестами, угрожал снести самую палатку.

2 марта мы дошли до зимнего кишлака Гунды, но предварительно из предосторожности послали бывалых людей проложить и утоптать нам новую тропу через сугробы, так как старую совсем замело. Мы держались как можно ближе к южному склону Алайского хребта, идя вдоль него; тут снег местами уже посмело.

В Гунды с нами приключилось несчастье. Мы только что пришли в кишлак, разбили юрту, поставили постель, разместили ящики и часть более хрупкого и ценного багажа, как вдруг Рехим-бай нечаянно толкнул ртутный барометр, да так, что стеклянная трубка разлетелась вдребезги и серебристые шарики ртути раскатились по коврам. Драгоценный, хрупкий прибор, который я добросовестно проверял по три раза в день, пеленал и нянчил, как грудного младенца, стал теперь никуда не годным, хоть брось. Рехим-бай остолбенел, но так как он, собственно, был не виноват, то я ограничился легким выговором. Да и что толку было бы бранить его: барометра этим не починишь. Пришлось с тех пор обходиться тремя анероидами и гипсотермометром.