Михаил Айзенберг - Ошибки в путеводителе

Не удержусь и процитирую из брошюры: «В городе семнадцать творческих коллективов, из них шесть имеют звание “народный”. Горожане с удовольствием посещают концерты хора ветеранов войны и труда, духового оркестра, ансамблей танца “Ручеек” и “Альянс”, ансамблей песни “Лучинушка”, “Вишенка”, камерного хора, квинтета “Каравай”. Традиционно проводится до 1500 массовых мероприятий в год». Последняя цифра очень меня интригует.

Следующий пункт маршрута – городок Зима, получивший известность как (фиктивная) родина поэта Евтушенко. Меньше часа езды от Саянска, а какая разница. У ворот дома-музея поэта, украшенных лентами, встречают хлебом-солью, запевками под гармошку и рифмованными приветствиями. Говорят, раньше встречали в кокошниках, но я кокошников что-то не приметил. Раннее пробуждение, долгая дорога и загадочный город Саянск сделали свое дело: Зима вспоминается отдельными вспышками как похмельный сон. Вот девочка-муза в белом марлевом платье подносит цветы. Вот Аркадий Штыпель зажигает Факел творчества и передает его местным детям.

На поэтическое чтение пришли человек сорок, несколько милых бабушек специально приехали из соседней деревни. Открывал (и закрывал) выступление Дмитрий Паленый, местный бард, точнее, шансонье: «русский шансон», вполне на уровне, не хуже прочих авторов этого рода, включая знаменитого Стаса Михайлова. Крупный бритый парень с крестом, во внешности какой-то намек на близость к криминалу. Так и оказалось: местный милиционер. За ним выступил мэр, охарактеризовав нас как видных представителей истинно русской поэзии. Что-то такое, впрочем, говорил и саянский начальник. Я сначала недоумевал: как это у них сочетается с моим и Штыпеля внешним обликом? Потом сообразил, что это определение-приставка, вроде «красна девица» или «белы рученьки». Других поэзий просто не бывает.

Провели нас и по музею, потом повезли в ресторан, где стол уже ломился. То есть принимали как Настоящих Писателей. А по городку тем временем полз невероятный слух: «приехали писатели – все трезвые».

Мои компаньоны действительно оказались почти непьющими, за четыре дня я как-то стосковался по собутыльнику, и тут, сидя рядом с Паленым, оживился не в меру. За второй бутылкой мы с новым другом быстренько перетерли за акмеизм, он спросил, не встречался ли я с Анной Ахматовой, но, в общем, удовлетворился Рейном. С ним бард уже общался на одном из прежних фестивалей, и тот ему сказал, что в его, Димона, стихах нет погрешностей (согласитесь: ведь гениальная формула; надо запомнить).

Прощаясь, я приблизил свое лицо к его большому, очень гладкому лицу и строго спросил: «Скажи, Дима, ты не пытаешь невинных?» Он даже отшатнулся: «Да вы что? Наоборот!» Что именно происходит, когда наоборот, я, правда, не понял. Но уточнять не стал.

На следующий день поехали на Байкал, на остров Ольхон. Проехали поселок Усть-Орда с новеньким дацаном, речку Куда. Земля уже не плоская; серо-зеленые и фиолетовые холмы. Переправились на пароме, приехали в поселок Хужир с широченными улицами, больше похожими на длинные площади. Лежат коровы. Ходят коровы. Интуристы фотографируют коров, те стоят не шелохнувшись. Проезжает машина, поднимая светлую деревенскую пыль. Висит запах копченой рыбы.

Омуля продают на каждом шагу: слабо засоленного, горячего копчения, вяленого. Мне больше всего понравился сагудай : сырой перченый омуль сильного засола (это название мне знакомо по Норильску, но вкусовое впечатление иное, незнакомое). У входа в краеведческий музей стоит омулевая бочка – славный корабль.

Мы прожили на Ольхоне два дня, тоже где-то выступали, но по разу в день, без напряжения, в основном купались и гуляли. Здесь очень красиво. Вроде бы и похоже на многое – сосны на песке, те же растения, что в Крыму, – но нет, все другое. Другой свет – как будто с дополнительной белой подсветкой. И еще какое-то сложное «островное чувство», как на Соловках.

В самолете через ряд от меня сидела девушка – ожившая «Мадонна Бенуа», женщина-дитя. Все время полета она читала какую-то книгу, обильно подчеркивая красной шариковой ручкой и чему-то улыбаясь. Чтение явно забавляло девушку; смех, не вырываясь наружу, как-то перекатывался в ее небольшом теле. Меня заинтриговало такое смешливое штудирование, я подался вперед и напряг зрение: девушка читала «Лекции об искусстве» Джона Рескина.

Тбилиси – меланхолический город. Мне показалось, что меланхолия изначально владела гением этого места, но нынешнее состояние города ее по-своему усиливает. По сегодняшнему Тбилиси нужно научиться ходить. Как, впрочем, и по Москве. Но в Москве нужно находить самые старые районы, а здесь – научиться их обходить: сейчас это соединение стройплощадки и ужасной, какой-то окончательной разрухи. Впечатление тягостное. Самый разрушенный район – под монументом Матери-Грузии в самой высокой точке города, удручающе бездарным. В темноте его еще и подсвечивают.