Кирилл Кобрин - Книга перемещений - пост(нон)фикшн

Худшим симбиозом «похода по делам» и «прогулки» является туризм. В нем жестче всего оттиснуто разделение времени на труд, досуг и отдых; именно оттого туризм является самым красноречивым подтверждением нынешнего порядка вещей – и основным его защитником, даже в большей степени, нежели простое производство прибавочной стоимости и ее бесхитростная трата. Прежде всего, туризм – это то, что идеально выведено за пределы области «отдыха»; современные туристы совершают трату с энергией, даже остервенением, свойственными труду. Туризм является индустрией не только потому, что в соответствующих местах множатся отели, рестораны, бордели, в лавках торгуют бессмысленными сувенирами, а местные жители продают свое время и силы, показывая зевакам местные красивости (по сути, то же самое, что они делают в борделях для секс-туристов). Туризм является индустрией и для самих туристов. Они инвестируют себя и свои деньги для получения некоторого «удовольствия», которое странным образом можно даже измерить (фото и видео, выложенные на «Фейсбуке», привезенные безделушки, название в донжуанском списке курортов – очередной повод для социального самодовольства); иными словами, перед нами – замаскированная прибыль. Турист вкладывается, чтобы с помощью местных жителей получить прибавочную стоимость досуга; в свою очередь, местные жители и туристические компании инвестируют в инфраструктуру, чтобы с помощью туриста получить реальную, более конвенциональную денежную прибыль. Туризм – замкнутая на себе структура извлечения материальной и символической прибыли, абсолютно механистичная, не предполагающая отклонений. Туристические хождения по городу не отличаются от сидения в офисе – та же работа, ничего больше; даже в том случае, когда продвинутый турист отрывается от своей группы, сворачивает в переулок, пытается смешаться с толпой автохтонов, если он вместо Лувра направляется в Бийянкур, он воспроизводит одну из множества моделей туристического поведения; если вспомнить аналогию с офисом – это то же самое, как если бы он работал на дому онлайн или же начальство разрешило ему, физически неспособному вставать в семь утра, трудиться с полудня до девяти вечера. Турист в чужом городе облачен в невидимый скафандр, который всегда отделяет его от окружающих и окружающего, он носит атмосферу агрессивного досуга с собой, он дышит им, а не воздухом окрестностей. Поэтому даже когда он лениво прогуливается по деловым районам, энтузиастически фотографирует ничем не приметные заводские корпуса, пьет с клошарами на набережной Сены, он не пересекает границ, делящих город на зоны труда, досуга и отдыха. В этом смысле именно туризм есть важнейший столп и утверждение существующего порядка вещей, более надежный его защитник, нежели армия, полиция и финансовые биржи, вместе взятые. «Ну хорошо, – скажет просвещенный читатель, – а что тогда делать с фланером? И с сыном оного – психогеографом? И тем паче с ситуационистом? Это же, как известно, главные подрыватели буржуазных городских основ». Увы, дорогой читатель. Все эти прекрасные типы и модели поведения, сколь бы романтическая аура ни сопровождала их… Ключевым является здесь слово «аура». И бодлеровско-беньяминовский фланер, и деборовский ситуационист, и синклеровский психогеограф – все они вечно таскают с собой ауру романтического анархического бунта, как турист несет свой скафандр досуга. Есть, конечно, некоторые различия, но они не очень существенны. Скажем, для Бодлера фланерство – одна из черт, присущих денди, что-то из набора аксессуаров, делающих его эстетически безупречным и совершенным. Фланер «скользит» по городским пространствам, ни к чему не привязываясь и ни в чем не участвуя, так как он совершенен, поверхность его не знает изъяна, за нее не зацепишься, к ней ничего не пристанет. Необъяснимый бодлеровский культ гигиены (которому он сам, насколько известно, не следовал) объясняется именно этим стремлением создать совершенный образ денди с идеально чистой, эстетически отполированной поверхностью. Шаг, безусловно, революционный, однако слабый. Буржуа преспокойно справился с дендизмом, переведя его в разряд «моды», то есть «труда» (производство прибыли) и «досуга» (потребление, трата). Денди может быть только один в мире; даже если их всего двое, это лишает такое состояние смысла, превращая в «роль», в нечто социально обусловленное, в то, для чего общество выделило соответствующую нишу.