Коллектив авторов - Теории всего на свете

Второй пример имеет отношение к понятию объективности в науке. Сначала обратимся к жалобе Дарвина на распространенное непонимание того, что такое научное наблюдение: «Насколько же, должно быть, он [этот критик] глубоко невежествен в том, что касается самой сути наблюдения! Еще лет 30 назад многие рассуждали о том, что геологам следует лишь наблюдать, а не теоретизировать, и я хорошо помню, как кто-то говорил, что в таком случае довольно лишь спуститься в горный отвал, сосчитать все камешки и описать их цвета» [46] Дарвин – Фосетту, 18 сентября 1861 года. .

Полтора века спустя подобное же мышление по-прежнему встречается в науке. Взять хотя бы вполне достойную и перспективную инициативу – перейти к полицейскому сыску, базирующемуся лишь на уликах и доказательствах. Эта инициатива в наши дни подверглась многим искажениям. Что же пошло не так? Слишком уж часто объективные доказательства рассматривались как данные, никак не связанные с какой бы то ни было первоначальной теорией. Но что останется от фактов, если не будет «самой сути» – руководящей теории? Объективность – не в том, чтобы заранее отказаться от всех предварительных умозаключений. Чем более возможным или желательным кажется такой отказ, тем больше вероятность, что в наши рассуждения вкрадутся другие, некритические умозаключения, в результате чего объективность лишь снизится. И в самом худшем случае желаемая, но не объявленная заранее цель, исподтишка оказавшая влияние на эти наши выкладки, скажется и на результате анализа. Вот почему этот вполне благонамеренный подход зачастую справедливо называют «фабрикацией улик, производимой полицейскими».

Один недавний вопиющий пример из моего собственного опыта до сих пор заставляет меня кривиться от сильнейшего отвращения. Некий исследователь «гендерного разнообразия» озаботился профессиональной дискриминацией женщин. Он заявил, что его работа совершенно свободна от любых предварительных предположений касательно различий между мужским и женским, а значит, абсолютно нейтральна и беспристрастна. И если полученные им данные покажут какие-то различия в характере изучаемых процессов, то он вынесет взвешенное и беспристрастное суждение: эти различия – результат дискриминации. Сможет ли он принять, что существуют различия между полами, возникшие в ходе эволюции? Да, если это будет доказано. И как же может выглядеть такое доказательство? Тут он недоуменно умолк. Неудивительно: его «нейтральные» гипотезы изначально предшествовали гендерным различиям. Забавно: ради «интересов научной объективности» он, проявив завидное упорство, счел возможным отмахнуться от всего богатства научных открытий, доступного нам сегодня.

Идея Дарвина – Поппера, несмотря на свою красоту, пока еще привлекла слишком мало восхищенных почитателей. А ведь она заслуживает куда большего внимания.

Пол Блум

Рейдженовский профессор психологии и когнитивных наук Йельского университета (получатель гранта Брукса и Сьюзен Рейдженов); автор книги How Pleasure Works (« Как работает удовольствие »)

«Всё таково, потому что так сложилось». Этот афоризм приписывают биологу и классицисту Д’Арси Томпсону, и он может служить изящным резюме попыток Томпсона объяснить форму вещей, от медуз до песчаных дюн и слоновьих бивней. Впервые я увидел эту фразу в одном из дискуссионных материалов Edge , где Дэниел Деннет настаивал, что данная идея применима и для объяснения более широкого ряда явлений и объектов: в конце концов, все науки – исторические (по крайней мере в какой-то степени).

Приведенное высказывание кажется мне отличным девизом для моей собственной области – психологии развития. У каждого взрослого сознания есть две истории. Одна из них – эволюционная. Мало кто сомневается, что некоторые из наиболее элегантных и убедительных объяснений в психологии основаны на конструктивном процессе естественного отбора. Вторая история – это история собственно развития: как наше сознание совершенствуется с течением времени, как мы взрослеем и обучаемся.

Эволюционные объяснения помогают понять общее между всеми людьми, а гипотезы развития иногда позволяют уловить различия между нами. Что ж, вполне очевидная вещь. Мы не удивимся, если узнаем, что люди, свободно говорящие по-корейски, как правило, выросли в среде, где все общались на этом языке, или что правоверные иудеи, как правило, воспитывались в еврейских семьях. Но другие объяснения, основанные на развитии, могут оказаться более интересными.