Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Не только по скорости и размеру завоеваний должны мы судить о величии Рима. Монарх русских степей правит более обширной частью земного шара. Александр Македонский на седьмое лето после своего перехода через Геллеспонт воздвиг македонские трофеи на берегах Гифасиса. Неодолимый Чингисхан и монгольские князья из его народа менее чем за сто лет подвергли жестокому опустошению и превратили в свою недолговечную империю территории от Китайского моря до границ Египта и Германии. Но прочное здание римской власти было построено и сохранено многолетней мудростью. Послушные провинции Траяна и Антонинов были объединены законами и украшены искусствами. Они могли временами страдать от частных злоупотреблений назначенных представителей власти, но общие принципы правления были мудрыми, простыми и благодетельными. Их жители имели возможность сохранять религию своих предков, а в гражданских почестях и преимуществах были со справедливой постепенностью приравнены к своим покорителям.

I. Политика императоров и сената в отношении религии удачно нашла себе поддержку в размышлениях просвещенной части подданных и в привычках их суеверной части. Все разнообразные культы, преобладавшие в римском мире, народ считал одинаково истинными, философы – одинаково ложными, а чиновники – одинаково полезными. Таким образом, терпимость порождала не только снисходительность друг к Другу, но даже согласие между религиями.

Суеверие народа не имело горькой примеси богословского озлобления и не было сковано границами никакой отвлеченной системы. Благочестивый многобожник, хотя и был глубоко привязан душой к религиозным обрядам своего народа, слепо верил в истинность и других религий, существующих на Земле. Страх, благодарность, любопытство, сон или знамение, необычное расстройство здоровья или далекая поездка постоянно порождали в нем желание увеличить число предметов своей веры и расширить список своих защитников. Тонкое полотно языческой мифологии было соткано из разных, но совместимых между собой материалов. Как только было признано, что мудрецы и герои, которые жили или умерли во благо своего народа, после смерти обретают могущество и бессмертие, повсюду стали считать, что они заслуживают если не поклонения, то по меньшей мере уважения всего человечества. Божества тысячи рощ и тысячи рек спокойно пользовались ограниченным влиянием в пределах своей местности, и римлянин, презиравший Тибр за его ярость, не мог смеяться над египтянином, приносившим дары благодетельному божеству Нила. Видимые человеческим глазом силы природы, планеты и стихии были одними и теми же во всем мире. Невидимые правители мира морали неизбежно оказывались вылеплены по одному и тому же образцу, созданному из вымысла и иносказания. Каждая добродетель и даже порок получили среди божеств своего представителя, каждое искусство и каждая профессия – покровителя, атрибуты которого во все времена, вплоть до самых древних, и во всех странах, вплоть до самых отдаленных, одинаково определялись характерными особенностями его приверженцев. Республика богов, жители которой имели такие противоположные друг другу характеры и интересы, при любых порядках в обществе требовала сдерживающей руки выборного главы, и по мере прогресса знаний и лести этот глава постепенно был наделен высочайшими совершенствами Вечного Отца и Всемогущего Владыки. Античная эпоха была в этом отношении такой мягкой, что народы обращали больше внимания на сходства своих религиозных культов, чем на различия между ними. Грек, римлянин и варвар, оказываясь рядом каждый перед своим алтарем, легко убеждали себя, что под разными именами и с помощью разных церемоний чтят одних и тех же богов. Изящные мифы Гомера придали красивую и почти систематическую форму этому многобожию античного мира.

Философы Греции выводили свою нравственность из человеческой природы, а не из природы Бога. Однако они размышляли о природе божественного как об очень интересном и важном отвлеченном понятии и в этом углубленном и мудром исследовании проявили силу и слабость человеческого понимания вещей. Из четырех самых знаменитых философских школ стоики и последователи Платона занимались тем, что примиряли не совпадающие друг с другом интересы разума и благочестия. Они оставили нам величайшие доказательства существования и совершенства первопричины бытия, но поскольку для них было невозможно представить себе сотворение материи, в философии стоиков Творец был недостаточно четко отделен от творения, а Духовный бог Платона и его учеников, наоборот, был более похож на идею, чем на нечто вещественное. Взгляды академиков и эпикурейцев имели менее религиозный характер, но первых их скромная наука побуждала сомневаться в существовании господнего провидения, а вторых самоуверенное невежество заставляло отрицать это существование. Исследовательский дух, разжигаемый подражанием и поддерживаемый свободой, заставил преподавателей философии разделиться на разнообразные соперничающие секты, но неглупые и догадливые молодые люди, которые отовсюду съезжались в Афины и другие образовательные центры Римской империи, во всех школах учились одному и тому же – отвергать и презирать религию толпы. Действительно, как философ мог признать божественными откровениями сказки поэтов и туманные предания древности? И как мог он почитать как богов несовершенные создания, которых должен был бы презирать, будь они людьми?