Гарольд Лэмб: Чингисхан. Властелин мира

«Подобно тому как купец верит, что его товар принесет прибыль, – наставлял он своих товарищей, – так же и монгол полагается исключительно на свою удачу и свою храбрость».

В нем обнаруживались как достоинства, так и жестокость представителей другой расы – кочевников-арабов. Он не очень жаловал слабохарактерных и с недоверием относился ко всему, что находилось за пределами его орды. Темучин научился использовать свою хитрость против уловок своих врагов, однако его слово, данное им кому-либо из своих сторонников, было нерушимым.

«Не сдержавший слова правитель – отвратителен», – говорил он по прошествии многих лет.

Даже в его орде, которая прибавляла числом с возвращением воинов, ранее следовавших за его отцом, его авторитет зиждился не на чем ином, как на собственном умении ускользать от своих врагов и правдами и неправдами удерживать в своих руках все самые лучшие пастбища для тех, кто следовал за ним. Их стада и их оружие, по обычаю племени, принадлежали им самим, а не хану. Сын Есугея мог рассчитывать на их лояльность лишь до тех пор, пока он мог их защищать. Традиция – закон орды – позволяла соплеменникам выбрать себе другого лидера, если бы Темучин оказался неспособным вести бесконечные и беспощадные войны за кочевые земли.

Благодаря своей хитрости Темучин был жив, и благодаря тому, что он делался все мудрее с годами, он становился центром, притягивающим к себе людей орды. В нем сочетались отвага и осторожность. Вождям, руководившим воинами своего племени в набегах в плодородный район между Керуленом и Ононом, удавалось заставить Темучина спуститься с холмов на более равнинную местность, но никогда не удавалось подчинить его себе.

«Темучин и его братья, – говорили в то время, – становятся все сильнее».

Лишь в Темучине горел неиссякаемый огонь устремленности к цели. Ему суждено было стать хозяином своего наследства. В то время, когда ему было семнадцать, он отправился в путь, чтобы найти Борте и сделать ее своей женой.

Среди людей с луками и стрелами прижились пришельцы из страны с высокими белыми горами и длинными днями. Это были древние китайцы. Они по своему обыкновению обрисовывали «северных варваров» с присущим им юмором и взрывами смеха. Поскольку жизнь была наполнена непрерывным, тяжелым трудом, осложнялась недружелюбием некоторых людей и, в сущности, была сплошным страданием, любое отвлечение от этого тяжелого бремени давало повод повеселиться. Нельзя судить о Темучине и его монголах, не принимая во внимание, что он любил шутку. Их юмор был иногда так же необуздан, как и их жестокость.

Свадьба и похороны давали редкий повод для икхюдюр, для праздника. Таким отдохновением от непримиримой, как в волчьей стае, вражды стало прибытие Темучина в стойбище отца Борте. Несколько сот юных всадников появились внезапно, в полном вооружении и облаченные в свободные куртки из дубленой овечьей кожи, с аляповато раскрашенными лаком нагрудниками, мешками для воды на подхвостниках их высоких седел, с пиками, притороченными поперек к обмазанным жиром, покрытым пылью и грязью плечам. И их скуластые лица жир предохранял от пронизывающего холодного ветра.

«Когда до меня дошли слухи о том, что тебя преследует жестокий враг, мы уже не чаяли увидеть тебя в живых», – сказал Темучину, приветствуя его, отец Борте.

И вот уже перед нами картина так редко выпадающего веселья, взрывов смеха, снующих слуг, озабоченных забоем баранов и откормленных коней и разделкой их туш для котла. Монгольские воины, оставив свое оружие у входа в юрту, усаживаются по правую руку от ее хозяев, пьют и хлопают в ладоши. Перед каждым осушением чаши слуга поспешает окропить напитком четыре стороны света, а однострунный инструмент (комуз) начинает звучать.

Вереница степных джигитов с обветренными лицами тянут друг друга за уши, как будто собираясь растянуть вширь шеи друг друга, чтобы легче было заливать в глотку кумыс и рисовое вино, и неуклюже танцуют в своих «мокасинах» из оленьей кожи.

В юрте вождя, на третий день, Борте сидела по левую руку, наряженная в длинное платье из белого фетра, косы волос отягощены серебряными монетами и крошечными фигурками, голову украшал конусообразный головной убор из березовой коры, покрытой дорогим шелком, поддерживаемый завитком из косичек над каждым ухом. Она, как полагается, хранила молчание до тех пор, пока не наступало время ее выхода. Тогда она срывалась с места и перебегала из юрты в юрту, а Темучин должен был ее догонять, преодолевая, как полагается в этой церемонии, сопротивление ее сестер и служанок, и наконец захватывал ее и усаживал на своего коня.