Алан Вейсман - Земля без людей

Самыми известными представителями постгуманистического (иногда называемого постчеловеческим) движения являются: оксфордский философ Ник Востром; прославленный изобретатель устройств оптического распознавания, планшетных сканеров и систем формирования речевого сигнала на основе текста для слепых Рэймонд Курцвейл; специалист по биоэтике из Тринити-Колледжа (Хартфорд, штат Коннектикут) Джеймс Хьюс, автор книги «Гражданин киборг: почему демократические общества должны соответствовать переработанному человеку будущего». Пусть и фаустианские, но их размышления неотразимо привлекательны бессмертием и сверхъестественной властью – и почти трогательны в утопической вере в то, что машина можно создать совершенную машину, способную преодолеть энтропию.

«Последние люди смогут мирно насладиться последними закатами, зная, что они вернули планету настолько, насколько это возможно, к Эдему».

Основным препятствием на пути перехода роботов и компьютеров к формам жизни (и это часто обсуждается) является то, что еще никому не удалось создать осознающую себя машину: без способности чувствовать суперкомпьютер может вычислять все, что угодно, но никогда не сможет задуматься о своем месте в мире. Более существенный недостаток, однако, в том, что ни одна машина до сих пор не может работать вечно без обслуживания человеком. Ломаются даже те, что не имеют движущихся частей, а самовосстанавливающиеся программы падают. Спасение в виде резервных копий может привести к миру роботов, отчаянно пытающихся удержаться на один шаг впереди последней технологии, к которой переходит конкурирующее знание, – всепоглощающая форма погони за собственным хвостом, напоминающая поведение низших приматов, которые хотя бы получают от этого удовольствие.

Даже если постгуманисты сумеют перенести себя в электрические цепи, это произойдет нескоро. Для тех же из нас, кто сентиментально цепляется за углеродную человеческую природу, пророчество о сумерках сторонника добровольного вымирания Лэса Найта бьет по уязвимой точке: усталости, испытываемой нами при виде уничтожения природы и красоты. Сама по себе картина мира, освобожденного от нашей ноши, с дикорастущей и процветающей, куда ни кинь взгляд, флорой и фауной, невероятно соблазнительна. И все же за ней следует приступ скорби о потере чудес, созданных человеком среди вреда и излишеств. Если самое чудесное из всех человеческих созданий – ребенок – больше никогда не будет ползать и играть на зеленой Земле, что же от нас останется? Что из творений нашего духа окажется по-настоящему вечным?

Отложим на время природу жизни после смерти, определяемой религиями большими и малыми: что произойдет после нашего ухода со страстью, разделяемой как верующими, так и агностиками, – нашим неукротимым стремлением высказать накопившееся в душе? Что останется от величайших творческих форм человеческого самовыражения?

Позади тусонского склада, преобразованного в Мастерскую металфизической скульптуры, два литейщика надевают куртки и гамаши из толстой кожи, перчатки из асбеста и сетки из нержавеющей стали и каски с защитными козырьками для глаз. Из печи для обжига кирпича они достают предварительно разогретые керамические формы скульптурных крыльев и туловища африканского грифа, которые, будучи отлиты и сварены вместе, станут статуей в натуральную величину для Филадельфийского зоопарка, выполненной скульптором Марком Росси. Рабочие располагают формы заливочным каналом вверх на заполненной песком поворотной платформе, скользящей по конвейеру к облицованной сталью печи в форме барабана, работающей на жидком пропане. Загруженные в нее ранее 9-килограммовые чушки превратились в бронзовый суп температурой 1000 °C, плещущийся о ту же жаропрочную керамику, из которой делают обшивку космических челноков.

Печь закреплена на горизонтальной оси, так что для заливки расплавленного металла в ожидающие формы требуется совсем немного усилий. Шесть тысяч лет назад в Персии в качестве топлива использовались дрова, а формами служили углубления в глиняных холмах, а не керамические оболочки. Но за исключением медно-кремниевого сплава, предпочитаемого в наши дни смесям меди с мышьяком или меди с оловом, использовавшимися древними, процесс обессмерчивания искусства в бронзе ничем не изменился.

И по той же самой причине: медь, как серебро и золото, один из благородных металлов, устойчивых к коррозии. Кто-то из наших предков впервые обратил на него внимание, когда он сочился, подобно меду, из куска малахита у походного костра. Остыв, он стал ковким, прочным и достаточно красивым. Они попытались плавить и другие камни, смешали результаты, и так появились рукотворные металлические сплавы небывалой прочности.