А. Гилл - На все четыре стороны

От природы и по воспитанию я человек нервный; насчет этой работы я волновался прописным курсивом. Отправившись в аэропорт (на три часа раньше, чем следовало), я вдруг осознал, что никогда еще не путешествовал в одиночку – прискорбный пункт в биографии сорокалетнего! Мне обещали, что из Венгрии в Прагу прилетит фотограф, но он так и не объявился, и я встретил вечер в гостинице, полностью выбитый из колеи невероятно выразительной местной порнографией и мыслью о том, что через два дня статья должна быть готова, а я решительно не представляю себе, с какого конца за нее взяться.

В холле валялся бесплатный англоязычный журнал для туристов и экспатриантов; по наитию я позвонил его редактору, и он помог мне связаться с молодым фотографом, который во время бархатной революции был одним из студентов-телохранителей Вацлава Гавела. Он показал мне город, и мы вместе состряпали статью о юных американцах, которые приезжают сюда писать великий американский роман, воображая, что Прага станет для них духовным прибежищем, каким Париж двадцатых годов был для Фицджеральда, Хемингуэя и Гертруды Стайн. Здесь нашлась даже книжная лавка, владельцы которой робко пытались подражать знаменитому парижскому Shakespeare & Со.

Статейка вышла слабенькая, и вы не найдете ее в этой коллекции. Говоря откровенно, она получилась совсем никудышной. Но из всей этой истории я извлек один важнейший урок – вернее, вспомнил то, что уже выяснил для себя в другой области. Пауль Клее писал, что искусство рисования – это искусство отсеивания ненужного, и я понял: когда берешь у места интервью, важно не только то, что ты в него включаешь, но и то, что отсеиваешь. Я боялся, что не найду сюжета, а их было целое море. Каждый город – антология рассказов. Они перетекают один в другой. Обрываются и начинаются снова. Каждое место – бесконечный перечень завязок. Я не сделал из Праги хорошей статьи, потому что не смог отсеять несущественное. Я хотел втиснуть в маленький очерк слишком многое. Но я полюбил Прагу, и мне страшно понравилось быть в ней журналистом. Это вовсе не то же самое, что быть туристом; все мои чувства были необычайно обострены, я внимательно смотрел и слушал и до сих пор помню запахи, особые оттенки света, тепло нагретых трамвайных сидений и фальшивые меховые воротники на фальшивых блондинках. Мне очень, очень хотелось повторить свой опыт.

Второй блин вышел уже не таким комкастым. Меня отправили в Милан репортером на показы мод. Редактор хотел, чтобы о них написал неспециалист. Я всегда любил моду. Это безумная индустрия, чей диапазон простирается от самого практичного комбинезона до самого абсурдного бального платья. Это единственная область культуры, в стороне от которой не может остаться ни один обитатель земли. В конце концов, мы все что-нибудь да носим. Но это еще и многомиллиардный бизнес, управляемый невротиками, которым вы побоялись бы доверить даже уход за своей золотой рыбкой, и тут меня ждал очередной ценный урок. У каждой истории есть ключ – образ, раскрывающий все остальное. Читатель может и не замечать его, но для меня это центральная точка, на которую накручивается вся история. Мы с Николой шли по гигантской торговой галерее Виктора Эммануила. Был перерыв между показами, мы искали, где бы перекусить, и вдруг я остановился. Я понял, что мгновение назад увидел что-то важное. Обернулся – позади была женщина. В невероятно элегантной и дорогой одежде, с безупречно подобранными аксессуарами. Но при этом в инвалидной коляске. Тонкие бесполезные ноги в прекрасных туфельках на высоком каблуке пытались одолеть ступеньку перед входом в бутик Prada. Сквозь стекло мне было видно, как за ней наблюдают продавцы. Они не двинулись с места. Их лица были воплощением скуки. И я понял: это и есть эпизод, вокруг которого вырастет моя история.

Главная особенность этого центрального образа – в том, что я не могу добыть его силой, не могу отправиться за ним на охоту и изловить его. Я вынужден верить, что он придет сам. И он всегда приходит. На Кубе это была пара проституток, которые постепенно освободились от своих омерзительных пьяных спутников-немцев, чтобы в экстазе и забытьи танцевать вдвоем. В Германии это был вообще не образ, а запах – особый резковатый душок, который витал во всех уборных во время спаржевого сезона. Сортирная вонь, спрятанная под грубоватой хмельной доброжелательностью. В Судане это был умирающий от голода человек в пустыне, который предложил мне глотнуть воды из крошечной тыквы.