Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Все время, прошедшие с момента сражения под Фридландом, старый генерал жаждал шанса восстановить подмоченную репутацию и считал именно себя, а не Барклая достойным получить главное командование. По приезде в Вильну Александр вызвал Беннигсена и попросил того, вернувшись на службу в никак не оговоренном качестве, занять место в личном окружении государя.

А свита уже и без того тревожным образом разрослась. Вокруг Александра вился целый сонм неофициальных советников, включая зятя, принца Георга Ольденбургского, его дядю, принца Александра Вюртембергского, шведского авантюриста Густава Маурица Армфельда, французского эмигранта Жана-Проте Анштетта и многих других. Причина состояла отчасти в далеко идущих планах и честолюбивых замыслах Александра. «Наполеон собирается завершить порабощение Европы, для чего ему нужно сразить Россию, – писал он барону Штейну, приглашая того приехать и помочь в подготовке схем крестового похода за освобождение континента. – Всякий друг добродетели, всякое человеческое существо, одушевленное чувством независимости и любви к гуманизму, заинтересовано в успехе сей борьбы» {156}.

Поскольку Александру приходилось кроме того заниматься политическим управлением страной, он велел самым ключевым министрам последовать за ним в ставку. Так, вскоре в Вильну приехал адмирал Шишков, который слегка огорчился, что ему, фактически премьер-министру и министру внутренних дел, приходится находиться при военном штабе. Присутствовал там и генерал Аракчеев, глава военного комитета Государственного совета и секретарь по военным вопросам при императоре. Канцлер Румянцев перенес легкий удар на пути в Вильну, что, однако, не помешало ему прибыть пред светлые очи царя, хотя Александр с того момента занимался решением дипломатических вопросов через секретаря по внешним делам, Карла фон Нессельроде.

Присутствие столь великого множества различных иерархов нежелательным эхом отдавалось на всех уровнях в армии и осложняло проблему, порожденную нехваткой национального офицерства, каковой предстояло стать причиной всевозможных неурядиц и настоящим проклятием в процессе кампании. Речь идет о наличии в войсках слишком большого количества иностранцев.

В русской армии служили буквально сотни французских офицеров, в большинстве своем аристократов-эмигрантов, бежавших от революции. Они занимали ряд важных должностей, в том числе и самых высоких: маркиз де Траверсе был адмиралом русского флота, граф де Ланжерон и маркиз Шарль де Ламбер командовали армейскими соединениями [46], а генерал граф де Сен-При состоял начальником штаба 2-й армии. Хватало кроме того итальянцев, швейцарцев, шведов, поляков и представителей других народов: тот же Барклай происходил из фамилии прибалтийских баронов, среди предков которых прослеживался род Баркли из Тоуви в Шотландии. Князь Багратион являлся выходцем из Грузии. Но самые больше сложности порождали немцы, а в особенности пруссаки.

Сотни офицеров, получивших расчет в результате сокращения прусской армии после Йены, нанялись в войска России. Еще больше поступили туда за последующие годы, при этом вторую мощную волну прилива их вызвал разгром Наполеоном Австрии в 1809 г., а последняя партия прибыла совсем недавно и состояла из господ, снявшихся с места из-за отвращения перед раболепным союзом, подписанным Пруссией с Францией в феврале. Среди этих офицеров находились и прусские военные реформаторы: майор фон Бойен и полковник фон Гнейзенау, будущий знаменитый военный теоретик майор фон Клаузевиц, штабной офицер полковник Карл фон Толь и барон Людвиг фон Вольцоген, уроженец Саксен-Майнингена и в прошлом адъютант короля Вюртемберга.

Все русские офицеры говорили между собой по-французски, на нем же обычно отдавались и приказы, но многие пруссаки при общении друг с другом переходили на немецкий. Поскольку Барклай вполне владел немецким, они обращались к нему на этом языке, создавая впечатление некоего иностранного клуба, образованного в среде армии, в особенности в штабе, поскольку многие немцы подвизались именно в качестве штабных офицеров.

Присутствие Александра в Вильне оказывало парализующее воздействие на выработку решения в отношении жизненно важного вопроса глобальной стратегии России. Воздерживаясь от предпочтения какому-то особенному варианту, царь, тем не менее, с готовностью прислушивался к любому, кто желал высказаться на данную тему, а потом интересовался мнением остальных о предложенном плане, таким образом явно давая старт обсуждению схемы или замысла, принимать решения по которым изначально следовало бы какому-то небольшому комитету. Обговаривались самые разные версии.