Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Капитан Франсуа из 30-го линейного полка вел свою роту прямо на редут под залпы русских пушек, косивших ряды атакующих. «Ничто не могло остановить нас, – вспоминал офицер. – Мы перескакивали через ядра, катившиеся по траве. Целые вереницы солдат – по полвзвода – падали наземь, оставляя огромные бреши в строю. Генерал Бонами, находившийся впереди 30-го [114], заставил нас остановиться под градом картечи, чтобы сплотить наши ряды, и мы пошли вперед «шагом атаки» [115]. Строй русских солдат попытался остановить нас, но мы дали залп всем полком с тридцати шагов, и переступили через них. Затем мы бросились на редут и взобрались на него через амбразуры. Сам я влез через бойницу как раз после выстрела пушки. Русские канониры попробовали отбросить нас, действуя банниками и гандшпугами. Мы бились с ними в рукопашной, и они показали себя грозными противниками» {445}.

Раевский, раненый в ногу из-за несчастного случая несколько дней назад [116], смог еще уйти, ковыляя в пороховой мгле, но оставшиеся защитники редута, включая генерала Кутайсова, способного и любимого в войсках командующего всей русской артиллерией, были перебиты [117]. Французская пехота валом выплеснулась в ареал в тылу за редутом. Как указывал сам Раевский, если бы Морану своевременно оказали поддержку, русскому центру настал бы конец, и к десяти утра битва закончилась {446}. В том, что ничего подобного не произошло, не было ровным счетом никакой заслуги русского главнокомандующего.

Уже в семь часов Кутузов осознал необходимость укрепления левого крыла и начал поступательный процесс переброски частей из резерва и со стоявшего без дела правого фланга на южный участок. Две дивизии под началом Багговута отправились на усиление Тучкову, каковой с войсками один стоял между Понятовским и русским тылом. Багговут принял командование от смертельно раненого Тучкова и стабилизировал обстановку, заставил Понятовского намного податься назад. Ряд частей в качестве подкреплений отправлялись латать дыры в обороне Багратиона по мере того, как французы выбивали с флешей все больше неприятельских формирований.

Ни одно их этих действий не являлось частью связанной стратегии – Кутузов попросту реагировал на призывы о помощи и тревожные рапорты с мест. Какой-то штабной офицер мчался в ставку от командира части или соединения с просьбой или предложением, а Кутузов махал ему рукой в знак одобрения и говорил: «C'est bon, faitesle!» («Хорошо, так и сделайте!»). Иногда он поворачивался к Толю и интересовался его мнением, добавляя: «Карл, что скажешь, то и сделаю». Согласно Клаузевицу, лично старый генерал никак не влиял на происходящее. «Он казался лишенным внутренней активности, какого бы то ни было ясного видения происходящего вокруг, живости восприятия или независимости действия», – писал этот офицер. Кутузову как-то и не пришло в голову, что, коль скоро Кутайсова убили, кого-то надо назначить начальствовать над артиллерией, и, в итоге, резервный парк простоял без дела весь день, а превосходство в данном роде войск русскими оказалось неиспользованным {447}.

Услышав о ранении Багратиона, Кутузов послал к флешам принца Александра Вюртембергского. Тот попытался стабилизировать обстановку вокруг Семеновского за счет отвода войск на небольшое расстояние, но Кутузов не желал принять этого и осыпал принца оскорблениями. Когда же Дохтуров, которого главнокомандующий отправил принимать дела на данном участке, попросил подкреплений, в просьбе поначалу отказали, удовлетворив ее, однако, позднее. На каком-то этапе Кутузов взгромоздился на белого коня и поехал посмотреть на происходящее, но скоро вернулся в Горки. Позднее он, похоже, расположился еще глубже в тылу, где, если верить одному штабному офицеру, отдал должное отличным яствам на пикнике, окруженный свитой из элегантных офицеров, выходцев из лучших семей. К счастью для него, Беннигсен и Толь не переставали ездить на поле боя, к тому же ряд подчиненных Кутузова продемонстрировали примечательную инициативность. В то же самое время все поступали по своему разумению, и никто никому не доверял. Когда Багратион послал офицера с приказом к Коновницыну, последний принудительно задержал посыльного, опасаясь какого-то подвоха со стороны Багратиона {448}. Строго говоря, в тот острейший день репутацию Кутузова сберег стоицизм русского солдата, который сражался и умирал – зачастую бессмысленно – там, где было приказано.

Когда французы заняли батарею Раевского, положение спасли несколько счастливых случайностей. Барклай уехал в Горки, но его старший адъютант майор Левенштерн тут же разобрался в обстановке, он поскакал в расположение ближайшего батальона пехоты и бросил его в контратаку. В то же самое время Ермолов, который как раз направлялся с подкреплениями в южный сектор, тоже заметил опасность и по собственной инициативе развернул находившиеся с ним войска против французов на редуте [118]. Генерал Бонами со своим 30-м полком очутился перед лицом вражеского контрнаступления с двух сторон, в то время как начали подтягиваться и другие русские солдаты, удерживавшие рубеж по обеим сторонам от бреши. Французская пехота отступила на редут и использовала против врага немногие имевшиеся у нее пушки, но без поддержки продержаться долго не могла [119]. Русские прорвались и захватили Бонами в плен. Лишь одиннадцать офицеров и 257 солдат других званий из 30-го линейного полка, насчитывавшего тем утром 4100 чел. [120], сумели, скатившись с холма, найти убежище у своих {449}.