Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

За два часа до восхода солнца последние солдаты из частей Дохтурова перешли через мосты и подожгли их. Чуть раньше рота вольтижеров 2-го польского пехотного полка сумела проделать брешь в стене и вступить в горящий город. Утром, когда одни ворота были открыты, а подступы очищены от сваленных в кучи мертвых и умирающих, французы вступили в Смоленск.

Город походил на настоящую покойницкую: улицы были усеяны трупами, многие из которых обгорели от огня. Среди руин домов, пылавших ночью в пламени пожара, остались укрывшиеся там жители или раненые солдаты. «Приходилось ходить среди развалин, мертвых тел и останков, обгоревших и поджаренных огнем, – вспоминал один французский офицер. – Тут и там несчастные горожане на коленях рыдали над руинами своих жилищ, кошки и собаки бродили повсюду и издавали бередящие сердце звуки. Куда ни кинь взгляд, только смерть и разрушение!» Русские поместили своих раненых в наскоро оборудованные госпитали, которые слизал огонь, пока товарищи уходили из города. «Эти бедолаги, брошенные таким образом, лежали кучами, обожженные, скукожившиеся, сохранившие только очертания человеческие, среди дымящихся развалин и догоравших балок», – описывал свои впечатления лейтенант 8-го конно-егерского полка Жюльен Комб. Не один он отметил тот факт, что тела сгоревших становились меньше. Некоторые думали, будто видят трупы детей. «Солдаты, пытавшиеся выбежать, падали на улицах, задохнувшись от пожаров, и сгорали там, – вспоминал доктор Раймон Фор. – Многие более не походили на человеческие создания. Они превратились в бесформенную массу зажаренного и обуглившегося вещества, и только металл лежавшего рядом ружья, сабли или какие-нибудь следы амуниции позволяли понять, что перед вами трупы людей» {345}.

Один немецкий солдат едва верил собственным глазам, когда видел усеянные останками улицы. «Как тысячи других, я проходил там мимо, когда между двумя сгоревшими домами увидел маленький сад фруктовых деревьев с обуглившимися плодами на них, а внизу на земле лежали пять или шесть буквально поджарившихся людей, – писал он. – Наверное, то были раненые, коих положили туда в тень до того, как начался пожар. Пламя не тронуло их, но жар заставил мышцы сокращаться и подтягивать ноги. Белые зубы торчали из скукожившихся губ, а два больших окровавленных отверстия напоминали о некогда бывших в них глазах» {346}.

Подобные сцены производили глубочайшее впечатление на армию. «Она шла через дымящиеся и окровавленные руины в должном порядке и под военную музыку с обычной торжественностью как войско триумфаторов среди покинутых всеми развалин, одна, и не было вокруг очевидцев ее славы!» – так описывал виденное Сегюр. – Представление без зрителей, победа практически без плодов, кровавая слава, истинным символом и завоеванием которой, похоже, стал один поднимавшийся отовсюду дым!» {347}

Вообще-то город не был совершенно пустым. Значительное количество жителей не смогли уйти и прятались среди развалин или толпились в церквях, каковые, будучи построенными из кирпича и камня, служили убежищами от огня. Там же остались тысячи раненых русских солдат, и, когда французы готовились к вступлению в Смоленск, делегация городских властей явилась просить Наполеона помочь позаботиться о них. Он отправил шестьдесят врачей и медицинских работников в город с распоряжением организовать госпитали {348}.

Приказать было куда проще, нежели выполнить. Для данных целей определили несколько крупных зданий, таких как монастыри и лабазы, поместили туда раненых, однако кровати и матрасы для них отсутствовали, и прошел не один день прежде, чем сумели набрать достаточно соломы и устроить раненых на ней на полу. Легкораненые очутились бок о бок с больными, и, поскольку стояла погода, названная самим Наполеоном «отвратительно жаркой», инфекции в условиях скученности и духоты распространялись мгновенно. Уже одно количество раненых не позволяло медикам перевязывать их день, а то и два, а между тем снабжение убывало. Хирурги зашивали раны бечевкой вместо ниток, перевязывали клочками, оторванными от обмундирования и бумагой, позаимствованной из городского архива.

«Без лекарств, без мясного отвара, без хлеба, без белья, без корпии и даже соломы они не имели иного утешения, чем сочувствие товарищей», – описывал виденное генерал Бертезен. Наполеон отправил Дюрока по госпиталям, чтобы раздать раненым деньги, но в то время как в Австрии или в Италии подобная мера означала бы возможность для них раздобыть себе пищи и прочих необходимых вещей, тут невозможно было ничего достать, тогда как наличие монет делало ослабленных людей уязвимыми перед грабителями и убийцами {349}.