Лоуренс Рис - Нацисты - Предостережение истории

Той же весной нацисты приняли ряд решений о стратегической стороне грядущего военного вторжения. В глазах Гитлера и его подчиненных Советский Союз отличался от Франции, Бельгии или любой другой «цивилизованной» западной державы. С самого начала эта война задумывалась как порабощение дикарей, придерживающихся опасных и безнравственных иудео-коммунистических взглядов. Гальдер, вероятно, повторяя слова самого Гитлера, записал в дневнике 17 марта 1941 года, что «интеллигенцию, которой Сталин потакал, необходимо устранить», а также, что «в Великороссии силу следует применять в самой жесткой форме». Гитлер не скрывал от генералов своих намерений – он собирался вести войну на полное уничтожение, о чем и объявил 31 марта. И тем не менее ни один из военачальников не подал в отставку и даже не возразил фюреру, после того как его идеи превратились в реальные приказы, диктовавшие дух и букву, в соответствии с которым следовало вести все военные действия против Советского Союза. Эти приказы, названные позднее, на Нюрнбергском судебном процессе, «преступными», не были навязаны военным сотрудниками СС, а были приказами собственного высшего армейского командования.

Первым «преступным» приказом стал план «Барбаросса», согласно которому всех партизан надлежало расстреливать на месте, а также разрешались коллективные карательные меры против целых населенных пунктов. Сразу за ним вышел печально известный «Приказ о комиссарах», в котором солдат призывали расстреливать всех советских военных политруков – комиссаров. (Большую часть своего существования Красная Армия функционировала под «двойным командованием», в рамках которого профессиональным армейским офицерам приходилось обсуждать все важные приказы с политическими комиссарами и только потом обнародовать их. Первые революционеры больше всего на свете боялись того, что армия в один прекрасный день восстанет против коммунистической партии, а потому надеялись, что присутствие подобных комиссаров убережет их от бунта в рядах вооруженных сил.)

Сегодня сложно постигнуть, как солдаты современной армии такого цивилизованного народа как немцы могли согласиться на то, что им придется воевать в противоречии с международной конвенцией, вести войну, в которой им была уготована роль не солдат, а настоящих убийц. Однако встреча с Бернхардом Бехлером позволяет понять умонастроения того времени, которые сделали это возможным. Этот человек не просто принял условия «Приказа о комиссарах» – он был среди тех, кто подписал его. В качестве адъютанта генерала Мюллера – генерала для особых поручений Верховного командования – он подписал этот документ, заверяя подлинность подписи фельдмаршала фон Браухича. «Я гордился тем, что на этом приказе значится мое имя, – рассказывает Бехлер. – Но не могу сказать, что это событие из ряда вон выходящих. Таких было двадцать, а то и тридцать в то время, так что я не придавал ему такого уж большого значения. Но умные мысли приходят лишь тогда, когда все глупости уже сделаны. Позднее я осознал подлинное значение приказа, понял, конечно, какое это было, по сути, грязное дело. Но в то время никто как-то не обращал внимание на такое».

И хотя Бехлер сейчас так не думает, но о своих тогдашних чувствах говорит, что «в то время мы все были уверены, что одержим великую победу. И если бы мы победили, значит, все было правильно. Не забывайте об этом. Если бы мы сокрушили Советский Союз, то ничего из этого, даже преступления или что там, не имело бы никакого значения».

Когда мы снова обратили внимание герра Бехлера на этическую сторону вопроса – на моральные принципы, которыми он руководствовался, подписывая подобные приказы, – Бехлер ответил: «Поскольку я действительно считал, что существует угроза западному миру, что Советский Союз – это опасность для всей цивилизации, и верил в это всем сердцем, то выходит, что я не забывал о морали, подписывая приказ. Моим моральным долгом было предотвратить катастрофу. Именно мораль позволила мне прибегнуть к методам, которые я никогда не позволил бы применить в иных обстоятельствах. Мы должны были помешать большевизму захватить всю Европу… И мы не видели в своих действиях ничего преступного, поскольку даже сам Гитлер говорил, что «для германского народа такого понятия, как «преступление», не существует». Таковы были наши моральные устои: мы должны были уничтожить нависшую над нами угрозу. Ее следовало истребить на корню, мы не могли позволить Советскому Союзу разрастись еще больше».