Лоуренс Рис - Нацисты - Предостережение истории

Немцы просто скрипели зубами: ведь Волга виднелась так близко! “Еще! Еще! – повторяли нам. – Еще сто метров, и мы у цели!” Но как дойти до нее, если сил совсем не осталось? Атаки проходили совсем не так, как нас учили. Мы оставались на тех же позициях уже не первую неделю, бились за каждый клочок земли, пытаясь забрать у русских хоть десять-пятнадцать метров, – даже такая мелочь считалась большим успехом. Но самое главное, русские обороняли узкую прибрежную полосу, метров триста глубиной, спускавшуюся крутыми склонами к Волге, где и располагались командные пункты русских армий и дивизий. Их защитники фанатично относились к своей боевой задаче, неуклонно следуя распоряжениям свыше: “Удержать позиции любой ценой, ведь за вами – наши генералы!” Мы никак не могли пройти последние сто метров, которые и были, по сути, нашей главной целью».

Герхард Мюнх, служивший в то время командиром батальона, быстро понял, что с наличными воинскими силами и вооружением ни одна сторона не сумеет одержать верх в боях от дома к дому: «Если враг уже удерживает лестницу или первый этаж, не стоит даже пытаться захватывать [этот дом], ибо ничего не выйдет. Если ни одна попытка так и не увенчалась успехом, но если вам повезло и удалось вытащить своих раненых – остановитесь. Действия в этом районе так и не сдвинутся с мертвой точки… Изменить ничего нельзя, если, конечно, полдесятка новых дивизий не придут на выручку… Впрочем, боюсь, и тогда не поделаешь ничего».

Германское наступление захлебнулось по всему городу: советские снайперы, скрывавшиеся в руинах, делали всякое открытое передвижение в дневное время смертельно опасным. Снайперов боялись и ненавидели. С точки зрения многих немцев, они олицетворяли собой всю гнусность, подлость и бесчестность битвы за Сталинград. «Русского снайпера, орудовавшего в нашем секторе, снова и снова прославляли как великого героя, – рассказывает Герхард Мюнх. – Однако мне он представляется отвратительнейшим созданием. Думаю, их работа сопоставима с охотой на дичь из засады, но это уж не по-солдатски. Так я думаю».

«Нам приходилось все труднее, – вспоминает Иоахим Штемпель, – каждая атака стоила таких потерь! Нетрудно было понять: скоро в живых не останется вообще никого. И мы прекрасно знали, что каждую ночь русские переправляют через Волгу свежие войска. А у нас резервов не было, вот и приходилось держаться до последнего, точно прикованным к месту». Впрочем, немецкая сторона также получала подкрепления – однако неопытные солдаты быстро гибли в разрушенном Сталинграде: «Один эпизод навсегда останется в моей памяти: крики радости, которыми разразились бойцы нашего батальона, услышав о том, что вот-вот прибудет шестьдесят-семьдесят человек из резерва. Разумеется, эта новость вселила во всех такую надежду, что ни о чем другом и думать не могли. А потом они прибыли – совсем юнцы, лет восемнадцати-девятнадцати, прошедшие примерно четырехнедельную подготовку. Той ночью мы угодили в настоящий ад. Вначале ударила вражеская артиллерия, затем русские ворвались в наши окопы. Нечеловеческими усилиями – сам командир батальона пришел мне на помощь в бою – мы вытеснили русских вон из траншей. И в первом же бою выбыло из строя больше половины желторотых резервистов: кого-то ранили, кого-то убили. А все потому, что им не хватало интуиции, чувства опасности, которые необходимы в подобных схватках. Они просто не умели драться, как дрались мы, уже закаленные бойцы».

Ожесточенные бои велись и за Мамаев курган, древний могильный холм на окраине города. Кто занимал курган, получал полный обзор всего Сталинграда и Волги. В ходе Сталинградской битвы эта стратегически важнейшая возвышенность неоднократно переходила из рук в руки. Альберт Бурковский также участвовал в боях за курган. Его «усыновила» советская 13-я гвардейская стрелковая дивизия, в четырнадцать лет он стал одним из самых молодых защитников Сталинграда. «Помню, как ступал на Мамаевом кургане по разлагающимся телам, – рассказывает он. – Представьте только: ставлю ногу на землю, а когда поднимаю, вижу: к сапогу прилипли человеческие внутренности. Такое забыть невозможно… А самое страшное воспоминание связано с тем днем, когда я впервые убил немца. [На Мамаевом кургане] ежедневно бывало атак пятнадцать, а то и двадцать. Сначала бомбежка, потом артиллерийский обстрел, потом шли танки, а за ними – пехота. И вдруг вижу перед собой огромного немца: стоит и глядит куда-то в сторону. Не заметил меня, потому что я лежал, весь в грязи и земле. Я выстрелил, не поднимаясь. Когда стреляешь в упор, из человека просто вырывает клочья мяса и слышен запах опаленной одежды. Меня вырвало. Товарищи стали утешать: ничего страшного, это всего лишь немец… А меня трясло с головы до ног. Век не забуду».