Ноам Хомский: Государство будущего

Из этих утверждений Гумбольдт развивает свою образовательную теорию, но сейчас мы не будем ее обсуждать. Сейчас нам важно, что Гумбольдт дошел до основ теории эксплуатации и отчужденного труда и таким образом стал предшественником раннего Маркса. Гумбольдт продолжает ту мысль, что я цитировал выше, – о развитии навыков понимания посредством спонтанного действия – и делает это следующим образом. Он говорит: «Из того, чем человек располагает, больше всего он считает своей собственностью то, что делает сам; скорее простой садовник истинный хозяин сада, чем праздный бездельник, который наслаждается его плодами» 4. А поскольку истинно человеческие действия исходят от внутреннего импульса, то:

похоже, что всех крестьян и ремесленников можно было бы возвести в ранг художников; а это значит, что люди, которые любят труд ради него самого, совершенствуют его, благодаря дару воображения и изобретательности, и таким образом развивают свой интеллект, облагораживают свой характер и достигают более утонченных и возвышенных удовольствий. Получается, что человека могут облагородить и возвеличить именно те вещи, которые сейчас, хоть они прекрасны сами по себе, так часто служат инструментом его унижения… Бесспорно, свобода есть обязательное условие, без которого даже самые естественные для человека устремления могут не привести к таким благотворным влияниям. Все, что идет не от свободного выбора человека, а делается в результате руководящих указаний, не становится частью его существа, а остается чуждым его природе; он исполняет все это не с истинной человеческой энергией, а лишь с механической точностью 5.

Если же человек действует механически, реагируя на исходящие извне требования или указания, вместо того чтобы руководствоваться собственными интересами, энергией и силой, «мы можем восхищаться тем, что он делает, но мы презираем его самого» 6.

Таким образом, Гумбольдт утверждает, что человек рожден для того, чтобы познавать и творить, и когда взрослый или ребенок познает и творит, исходя из собственного свободного выбора, тогда, по его собственным представлениям, он становится художником, а не орудием производства или хорошо обученным попугаем. В этом и заключается сущность гумбольдтовской концепции человеческой природы. Мне кажется, это весьма поучительно и интересно в сравнении с Марксом, с его ранними текстами, особенно с рассуждениями об «отчуждении труда, когда труд навязан работнику извне… а не является частью его природы, так что он не реализует себя… и чувствует себя несчастным, физически истощенным и морально униженным…» именно отчужденный труд «отбрасывает одних рабочих к варварским видам работы, а других превращает в машины», лишая человека его «родового характера», его «свободной сознательной деятельности» и «продуктивной, плодотворной жизни» 7.

Вспомним также известную и часто цитируемую отсылку Маркса к более высокоорганизованной форме общественного устройства, при которой «труд станет не только средством для жизни, но и первой жизненной потребностью» 8. Вспомним также его постоянную критику специализированных процессов труда, при которых «все средства для развития производства превращаются в средства подчинения и эксплуатации производителя, они уродуют рабочего, делая из него неполного человека, принижают его до роли придатка машины, превращая его труд в муки, лишают этот труд содержательности, отчуждают от рабочего духовные силы процесса труда в той мере, в какой наука входит в процесс труда как самостоятельная сила» 9.

Роберт Такер, со своей стороны, очень верно заметил, что Маркс рассматривал революционера скорее как разочарованного производителя, нежели как неудовлетворенного потребителя. И вся его намного более радикальная критика капиталистических производственных отношений вытекала непосредственно (и часто облекалась в те же самые слова и фразы) из либертарианской мысли эпохи Просвещения. По этой причине, я думаю, можно сказать, что классические либеральные идеи по своей сути – хотя и не в том виде, который они обрели сейчас, – являются крайне антикапиталистическими. Для того чтобы эти идеи могли служить идеологией современного промышленного капитализма, должна быть подорвана сама их суть.

Когда Гумбольдт писал свои книги в 1780-е и ранние 1790-е, у него не было никаких представлений о формах, которые примет промышленный капитализм. Следовательно, в этой классике классического либерализма он акцентирует внимание на ограничении государственной власти и не слишком тревожится об опасностях власти частной. Довод, в который он верил и о котором говорил, заключался в непременном и обязательном равенстве условий для всех частных граждан. И разумеется, в 1790 г. он не имел представления о том, каким образом будет переосмыслено понятие частного лица в эру корпоративного капитализма. Гумбольдт не предвидел – сейчас я процитирую историка-анархиста Рудольфа Рокера, – что «и демократия с ее лозунгом равенства всех граждан перед законом», и либерализм с его «правом человека на собственную личность», разобьются о реалии капиталистической экономической формы» 10. Гумбольдт не предвидел, что в условиях хищнической капиталистической экономики государственное вмешательство станет абсолютной необходимостью, чтобы поддерживать человеческое существование и предотвращать разрушение окружающей среды. Я говорю это как оптимист, разумеется. Как писал Карл Поланьи, саморегулирующийся рынок «не может существовать, не подрывая человеческие и природные основы общества; он уничтожил бы человека физически и превратил бы его окружение в пустыню» 11. Я с этим согласен. Гумбольдт также не предвидел последствий труда как товара, доктрины, которая заключается в том (вновь процитирую Поланьи), что «не товару решать, где он должен быть предложен для продажи, для какой цели его будут использовать, по какой цене его продадут и каким способом его потребят или уничтожат» 12. Но в данном случае товар – это, конечно же, человеческая жизнь, и вследствие этого социальная защита стала абсолютной необходимостью, призванной сдерживать иррациональное и деструктивное функционирование классического свободного рынка. В 1790 г. Гумбольдт не понимал и того, что капиталистические экономические отношения будут увековечены в форме зависимости, кабалы, о которой еще в 1767 г. Симон Лингет сказал, что она даже хуже, чем рабство.