Йоахим Радкау - Природа и власть. Всемирная история окружающей среды

Время от времени можно встретить и такую интерпретацию истории, когда со ссылкой на экологические императивы провозглашают переоценку всех ценностей и релятивируют не только технический, но и гуманистический прогресс. Так, с 1970 годов экоантропологи со всей серьезностью обсуждают экологическую оправданность каннибализма, идет ли речь о мексиканских ацтеках или о папуасах Новой Гвинеи (см. примеч. 33). Видимо, в ответ на вездесущую моральную корректность в среде экологических историков порой прорывается цинизм. Американский ученый Джон Оупи в качестве одной из ранних идей «экологического менеджмента» ( enviromental management ) упоминает памфлет Джонатана Свифта 1729 года «Скромное предложение» – для решения проблемы нищеты и перенаселенности подавать на стол богатым лондонцам младенцев бедняков. «Экологическая история Индии» считает кастовое устройство общества примером «защиты ресурсов снизу»: каждая каста занимала определенную экологическую нишу, что препятствовало конкурентному хищничеству и сверхэксплуатации ресурсов (см. примеч. 34). Будь то каннибализм или кастовая структура – утверждение, что речь идет об оптимальном управлении ресурсами не вполне логично. Логично оно в лучшем случае при условии, что эти культуры не имели никаких иных стратегий, а это надо еще доказать.

В поисках ценностной опоры экоисторик мог бы в первую очередь обратиться к лесу. Тот, кто начинал с истории леса, склонен давать оценки в зависимости от того, как люди обращаются с ним. Для этого есть серьезные основания, и не только романтические: стоит вспомнить о значении леса для поддержания водного баланса и защиты почв! Не напрасно высокоствольный лес, уход за которым требует предусмотрительности, считается индикатором способности общества заботиться о собственном будущем. Во многих регионах уничтожение лесов запускает деструктивные цепные реакции. Поэтому взгляд на сохранение лесов как на центральное звено в защите окружающей среды в общем оправдан.

Однако вопрос о том, какой лес нужно сохранять, выводит на фундаментальные конфликты как прошлого, так и настоящего. Состоит ли лес из одних деревьев или для него не менее важны дикие животные? В этом вопросе мнения и чувства лесоводов и любителей леса расходятся особенно сильно. Издавна порождает баталии между лесниками и крестьянами и выпас в лесу скота. Историку не следовало бы автоматически вставать на сторону лесника. Бывшие пастбищные леса вызывают сегодня настоящий восторг у любителей природы. Это в основном те самые леса, которые считались «первозданными» и кусочки которых еще можно видеть в Германии. Так, в «девственном лесу» замка Забабург скот пасли вплоть до XIX века. Виндехаузский лес под Нордхаузеном – старый крестьянский низкоствольный лес, в котором произрастают почти все встречающиеся в Германии виды лиственных деревьев – считается классическим участком ( locus classicus ) флоры Тюрингии. Вплоть до XIX века крестьянское хозяйство скорее повышало биоразнообразие, чем вредило ему. «В сходных условиях произрастания, – замечает эколог Йозеф X. Райххольф, – то растение, которое в умеренной степени обрезают люди или объедают животные, цветет активнее, чем нетронутое» (см. примеч. 35).

Есть утверждения, что средиземноморская гарига [34]много лучше сохраняет почву в горах, чем лес (см. примеч. 36). Так всегда ли идеальная природа – это именно лес? Нужно ли обвинять коз за превращение лесов Средиземноморья в маквис [35]и гаригу? Многие лесные деревья, такие как бук или ель, в высшей степени нетерпимы и не дают расти вблизи себя другим видам. Как замечает американский ученый Марвин Харрис, наступление леса после окончания последнего оледенения лишило многих животных пастбищ и стало для них «экологической катастрофой». У историка среды есть все основания обратиться не только к лесам, но и к лугам, до сих пор мало замечаемым. По видовому богатству они часто превосходят лес, кроме того, они были и остаются важным жизненным пространством для человека и животных. Как пишет Бродель, во Франции раннего Нового времени луговые земли ценились иногда в 10 раз дороже пахотных. В Тюрингии 1335 года эта разница была стократной! (См. примеч. 37.)

Альпийский географ Вернер Бэтцинг в 1984 году написал исследование о проблеме ценностей в истории среды. Его справедливо удивляет, что при всех сетованиях на разграбление природы альтернатива «нехищнических отношений человека с природой» «зачастую бледна и абстрактна». (Можно было бы добавить – по крайней мере в Европе, где нет индейской альтернативы!) О «гармонии с природой» Бэтцинг говорит, что «сейчас» это «скорее шифр, чем слова с внутренним содержанием» (см. примеч. 38). С тех пор мало что изменилось, только экзотическая альтернатива первобытных и «естественных» народов стала еще более сомнительной. Исходя из своего, альпийского, опыта, Бэтцинг предлагает реальную историческую альтернативу: альмовое хозяйство [36]. Форма эта не самая древняя, она полностью сложилась только тогда, когда развитие торговли позволило живущим в горах крестьянам оставить земледелие и полностью перейти к молочному хозяйству. Высокогорные пастбища-альмы лучше сохраняли почвы на крутых горных склонах, чем распаханные поля. Разделение труда между регионами способствовало лучшему приспособлению к условиям окружающей среды.