Георгий Брянцев - Голубой пакет

Туманова продолжала смотреть, улыбаясь, на веселую компанию, когда раздался возглас:

— Валечка!

Она нарочито вздрогнула. Вспыхнувшая от волнения краска на ее лице оказалась как нельзя кстати. Повернувшись и сделав шаг навстречу, она отозвалась не менее радостно:

— Брат, Даниил!

Они бросились друг к другу, обнялись и расцеловались на глазах у всех, как заправские артисты. Встреча получилась такой естественной, жизненно правдивой, что вызвала дружные аплодисменты офицеров, чего никак не ожидала Туманова.

Теперь уже можно было прикладывать руки к горящим щекам, смущенно улыбаться.

— А я-то тебя уже неделю жду! — радостно говорил Готовцев, держа «сестру» за руки и заглядывая ей в глаза.

«Молодчина!» — восторгалась в душе Туманова.

— Никак не могла, — ответила она быстро. — Не отпускал комендант. А ты все такой же!…

— Да что я!… Что мне сделается?! Я здесь, как у бога за пазухой! — и Готовцев подмигнул хозяину кафе. — Хорошо сделала, что вырвалась. Что же мы стоим тут? — Он рассмеялся. — И на нас смотрят, как на чудо! Пойдем! У меня здесь каморка.

Он обнял ее за талию и повел в ту же дверь, из которой только что появился. Когда они оказались в полутемном и длинном коридоре, Готовцев оглянулся назад и, никого не обнаружив, шепнул:

— Здорово получилось! Ей-богу, здорово! И комар носа не подточит. Но все же… — он приложил руку к груди. — Горячо стало… Вот так оно бывает в жизни. Сюда, сюда! — Он показал на узенькую щель, в которую проглядывал свет.

А хозяин кафе в это время стоял за стойкой, подкручивал усы и думал о чем-то своем. К нему подбежал официант. Циглер поцеловал кончики сложенных пальцев и умиленно произнес:

— Красотка! Бутончик! Антик!

— Прошу бутылку «Мартеля».

— Не могу… Понимаешь, не могу!… — сказал Циглер.

— Простите? — недоумевающе переспросил официант. — Уже нет «Мартеля»?

— Не могу оставаться равнодушным при виде подлинной женской красоты. Я эстет! — и спохватился: — Тебе что?

— «Мартеля»… Бутылку «Мартеля», — повторил официант.

— Сию минуту! — и Циглер повернулся к буфету.

Офицеры за длинным столиком уже пили за счастливых брата и сестру.

А они в это время сидели в небольшой, без окон, с глухими стенами клетушке, освещенной крошечной электролампочкой под самым потолком. Всю обстановку составляли железная койка с матрацем без простыни, покрытая неизвестно как сюда попавшей мохнатой казачьей буркой, и ящик с пустыми бутылками.

Готовцев и Туманова сидели рядом на койке. Готовцев с любопытством разглядывал документы «сестры», выданные оккупационной администрацией города Минска: паспорт, удостоверение и пропуск, дающий право на беспрепятственный проезд всеми возможными видами транспорта в город Горелов и обратно. Срок пропуска исчислялся десятью сутками. На паспорте имелись все необходимые отметки. Удостоверение свидетельствовало, что владелица его состоит на службе в минской военной комендатуре в качестве переводчицы.

Готовцев покачал головой и, возвращая документы, произнес:

— Ничего не скажешь… Чистая работа! С такими документами можно и до Берлина доехать. Показывали кому-нибудь?

— Да, один раз, у моста, — ответила Туманова, спрятала документы в сумку и невзначай бросила взгляд на литографию с изображением свирепо глядящего Гитлера, наклеенную на стене.

— Чудно? — спросил Готовцев, заметив ее взгляд.

Разведчица усмехнулась:

— А вы привыкли?

Готовцев нахмурился, опустил голову, толкнул носком ботинка ящик и проговорил:

— К этому нельзя привыкнуть. Делаю вид, что привык, с трудом терплю. Терплю потому, что надо. Иной раз до того тошно, что не знаешь, куда себя деть. Согласен хоть к черту на рога, лишь бы не видеть этих противных морд! — он встал, приоткрыл дверь в коридор и объяснил: — Так лучше… Будет видно, если кто подойдет. Хотя никто в мою каморку и не заглядывает.

Они помолчали. В условиях нелегальной работы часто бывают моменты, когда люди, встретившиеся по паролю, до этого не видавшие друг друга, исходя из требований конспирации, не знают, о чем можно и о чем нельзя говорить. Так было и сейчас. Туманова понимала, что Готовцев — только промежуточное звено, что он не должен знать, для чего и с каким поручением она явилась. Его дело — принять ее и передать кому следует, по цепи, в которой он, Готовцев, связан, очевидно, лишь с одним человеком и ни с кем другим. И, конечно, он не знает Чернопятова, потому что не всем подпольщикам дано знать руководителя подполья.