Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

– Если кто-нибудь хочет приблизиться к нам, давайте предоставим ему эту возможность.

– Можно попробовать, монсеньор, – робко вставил хозяин габары. – Эй, вы, пошевеливайтесь!

– Нет, – приказал Фуке, – напротив, сейчас же остановитесь!

– Монсеньор, это же безумие! – прошептал Гурвиль.

– Остановитесь сейчас же! – настойчиво повторил Фуке.

Восемь весел разом остановились и, сопротивляясь течению, дали габаре обратный ход. Она застыла на месте.

Двенадцать гребцов на другой габаре сначала не заметили этого маневра первой габары и продолжали сильными рывками продвигать лодку вперед, так что она подошла на расстояние мушкетного выстрела. У Фуке было плохое зрение. Гурвилю мешало солнце, светившее ему прямо в глаза; один лишь хозяин с зоркостью, присущей людям, привыкшим бороться с разбушевавшимися стихиями, отчетливо видел пассажиров соседней габары.

– Я их хорошо вижу! – воскликнул он. – Их только двое.

– А я ничего не вижу, – заметил Гурвиль.

– Скоро и вы их увидите: еще несколько ударов веслами, и между ними и нами останется каких-нибудь двадцать шагов.

Но предсказанного хозяином не случилось; вторая габара сделала то же, что по приказанию Фуке сделала первая, и, вместо того чтобы приблизиться к мнимым друзьям, резко остановилась посредине реки.

– Ничего не понимаю! – сказал хозяин.

– И я, – проговорил вслед за ним Гурвиль.

– Вы так хорошо видите пассажиров этой габары, хозяин, – попросил из своей каюты Фуке, – постарайтесь же, пока мы не удалились от них, описать их наружность.

– Мне казалось, что их там всего двое; теперь, однако, я вижу лишь одного.

– Каков он собой?

– Черноволосый, широкий в плечах человек с короткою шеей.

В этот момент темное облако закрыло собою солнце. Гурвиль, продолжавший смотреть, прикрыв рукою глаза, увидел то, что искал и, бросившись с палубы в каюту Фуке, произнес взволнованным голосом:

– Это Кольбер!

– Кольбер? – повторил Фуке. – Как странно! Нет, это никак не возможно!

– А я утверждаю, что это он, и никто иной; и он тоже узнал меня и скрылся в палатке, что на корме. Быть может, король посылает его, чтобы передать нам повеление возвратиться.

– В таком случае он подошел бы поближе, а не стоял бы неподвижно на месте. Что ему нужно?

– Он, должно быть, следит за нами.

– Я не люблю неясностей! – воскликнул Фуке. – Пойдем прямиком на него!

– О, не делайте этого, монсеньор, не останавливайтесь, молю вас; его габара полна вооруженных людей.

– Неужели вы думаете, что он арестует меня? Почему же он не делает этого?

– Монсеньор, я считаю, что идти навстречу чему бы то ни было, даже собственной гибели, – значит, уронить ваше достоинство.

– А терпеть, чтобы за тобой следили, как за преступником?

– Ничто не говорит о том, что за вами следят; немного терпения, монсеньор.

– Что же нам делать?

– Больше не останавливаться; вы плывете с такой быстротой исключительно из-за желания выполнить поскорее приказ короля. Придется налечь на весла. Скоро все выяснится.

– Это верно. Раз они продолжают стоять, поехали! Трогайте!

По знаку хозяина гребцы снова взялись за весла: подгоняемое дружными усилиями отдохнувших людей судно быстро понеслось по реке. Не успела габара Фуке отойти на сто шагов, как вторая, двенадцативесельная, также тронулась с места. Это состязание длилось весь день; расстояние между судами не уменьшалось и не увеличивалось.

Под вечер Фуке решил узнать намерения своего преследователя. Он приказал гребцам приблизиться к берегу, как бы затем, чтобы выйти на землю; габара Кольбера повторила маневр и поплыла наперерез к тому же самому берегу.

Случайно в том месте, в котором Фуке якобы имел намерение высадиться, конюх замка Ланже вел на поводу по цветущему прибрежному лугу трех лошадей. Должно быть, люди из двенадцативесельной габары подумали, что Фуке направляется к лошадям, приготовленным для его бегства, так как четверо или пятеро человек, вооруженных мушкетами, соскочили на берег.

Фуке, довольный тем, что принудил врага к демонстрации, принял это, как говорится, к сведению и велел продолжать плавание. Люди Кольбера возвратились на свое судно, и состязание между двумя габарами возобновилось с новым упорством.

Видя происходящее, Фуке почувствовал, что опасность совсем уже нависла над ним, и он едва слышно сказал пророческим тоном:

– Ну, Гурвиль, не говорил ли я за нашим последним ужином, не говорил ли я, что я накануне гибели?