Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1

И Жанник, которую покорила эта трогательная нежность, решилась, ради здоровья своего друга, следовать предписаниям врачей.

Маленький пароходик с желтой трубой спешил при свете звезд. Эскадренные броненосцы, сверкая разноцветными огнями — белыми, красными, зелеными, — казались архипелагом из драгоценных камней.

Селия, полусклонившись, сидела подле трапа, опираясь на борт, и смотрела в темноту.

— О чем вы думаете? — спросила маркиза Доре, которая не любила тишины.

Но Селия иногда любила тишину…

— Ни о чем, — сказала она.

И все всматривалась в ночь, вслушивалась…

Перед дверью казино на четырех мачтах был натянут парус, изображавший что-то вроде маркизы. И двое полицейских, чрезвычайно гордые своей ролью, наводили трепет на два ряда мальчишек, сбежавшихся на соблазнительное зрелище. На фасаде здания синими электрическими лампочками была выведена сенсационная надпись: «Бал морских офицеров». И парные извозчичьи коляски, более торжественные и более громыхающие, чем когда-либо, с шумом катились по мостовой бульвара, величественно подвозя многоцветный поток дам полусвета, разряженных или костюмированных.

Выйдя из коляски, Селия подняла глаза на надпись:

— Бал морских офицеров?.. Как так? Отчего же не Сифилитический бал?

Л’Эстисак, главный распорядитель праздника, стоял внизу лестницы и принимал прекрасных приглашенных:

— Оттого что мы уважаем чужие мнения, — сказал он. — Сифилитический бал — такое название могло бы оскорбить забавную скромность какого-нибудь почтенного мещанина, который случайно затесался среди тулонских прохожих. А мы стараемся никого не оскорблять, дорогая моя! Даже самого последнего мещанина.

Он замолчал, оттого что Селия стояла в подъезде и не шла дальше.

— Вы одни? — спросил он. — Угодно вам будет опереться на руку одного из гардемаринов и пройти в шинельную?

Двенадцать мидшипов с традиционными пионами в петлице служили ему адъютантами.

— Благодарю вас, — сказал Селия. — Со мною Пейрас. Я не знаю только, почему он замешкался на улице, вместо того чтоб войти сюда.

В то же мгновение появился Пейрас:

— Вот и я! — заявил он.

Он повел Селию к лестнице в шинельную. Но Селия с горечью затеяла сцену:

— На какую такую женщину ты пялил там глаза?

Гардемарин задрал плечи, сколько только мог:

— Черт! Право же, будет, прошу тебя!

Он быстрее потащил Селию. Но Селия повернула голову как раз вовремя, чтоб увидеть внизу, у самой лестницы, нескольких женщин, которые в свой черед только что вошли. Одна из них громко смеялась. И Селия внезапно побледнела, узнав задорный смех Жолиетты-Марсельки и ее крашеные рыжие волосы.

— Послушай! Идешь ты или нет? — сердился Пейрас.

Он был, казалось, в дурном настроении. И его любовница была не менее нервна. Их барометр, видимо, упал много ниже того места, где написано «переменно».

— Послушай, — сказала внезапно Селия. — Ты не сможешь говорить, что я не предупреждала тебя: если ты меня обманешь с этой шлюхой, клянусь тебе, быть несчастью!..

— Опять! Честное слово, это у тебя болезнь. О какой такой шлюхе ты говоришь?

Он превосходно знал, о какой… И она сочла излишним давать ему разъяснения. Помимо того, и он сам вовсе не собирался продолжать спор до бесконечности. И он отрезал:

— Конечно! Наплевать в высокой степени! Ты достаточно налюбовалась шинельной?.. Тогда ходу! Идем!.. Поехали!..

Она уцепилась за его руку, которой он не предлагал ей. И волей-неволей они вошли в зал, как супружеская чета, чего и хотела Селия.

Уже в течение многих ночей рыжая луна сияла на небе виллы Шишурль.

Несмотря на свои похвальные решения, Бертран Пейрас продолжал быть любовником — единственным любовником — Селии. И декабрь успел уже состариться на девятнадцать дней. От жалованья, полученного первого декабря, оставалось одно лишь воспоминание — довольно смутное. И вся изобретательность юного гардемарина не могла возместить абсолютной пустоты его карманов.

Едва испарился последний луидор, как Пейрас попытался было осуществить благоразумный разрыв, который был предусмотрен с самого начала. Но Селия, с каждым днем все более в него влюбленная, начала кричать, как будто с нее заживо сдирали кожу:

— Ты бросаешь меня ради другой!

Сначала он посмеялся над ней, по установившемуся обычаю:

— Ну да, дитя мое! Я покидаю тебя ради другой женщины, ради очень богатой женщины, которая будет содержать меня роскошнейшим образом.