Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1

Я больше не сплю. Кошмар переступил через слишком тесные пределы моего сна, перешел в состояние моего бдения. Я грежу с открытыми глазами. Это еще ужаснее.

Кошмар. Никто, за исключением курильщиков опия, не знает, что такое эти кошмары.

Мне приходилось слышать такие разговоры: «Я видел сегодня ночью ужасный сон; стены комнаты как будто хотели меня задавить, сдвинувшись вместе». Или, например, так: «Я видел, как мучили мою жену и детей и не мог им оказать помощи». И эти люди закрывают глаза рукой и повторяют: «Ах, какой ужас».

В моих кошмарах нет ни пропасти, ни стен, ни жены, ни детей. Нет ничего. Есть только пустота, ничто, мрак. Жуткая реальность смерти, такой близкой, такой близкой, что осужденный на смерть не касается вечности так близко, как я. Вокруг меня рыщет смерть. Она замуровывает окна и двери, она проникает в циновку, она носится среди молекул атмосферы. Она проникает вместе с дымом в мои легкие, а когда я выдыхаю дым, она не хочет выйти.

Здесь уже умер один человек. Такой же, как я. Его бросили в колодец. Где же, однако, этот колодец?

Да это все верно. Его бросили в колодец. На дне колодца был угорь. Или водяная змея! Слышите ли вы, что я говорю вам?

Змея ужалила труп. Он, конечно, тоже умер. Тоже — потому что это была не змея, а угорь. Да, его выловили, потому что это был угорь. Кошка укусила угря. Кошка! Слышите ли вы? Она здесь, эта кошка. Большая, как тигр, конечно, так. Но с совсем маленькой кошачьей головкой. Она умрет. Она кружится вокруг лампы. Я тоже кружусь — в обратном направлении. Мы встретимся… Мы встретимся…

А… а! Помогите!

Роман. Перевод А. Койранского

И — закричала так громко, как будто звала глухую:

— Рыжка!..

Дверь в ее комнату открыла девчонка лет тринадцати — и лишь с непривычки можно было удивиться ее, донельзя растрепанным, цвета моркови волосам…

— Тебе хотелось, чтоб я проспала до ночи, а? Ты ведь поставила так будильник?

— Черт возьми, как всегда…

— Как всегда! Ах ты!.. А мои гости — они ведь должны приехать к чаю. Иди сюда, я тебя отшлепаю!

— Очень нужно!.. Зато горячая вода для умывания готова.

— Да ты смеешься надо мной? Не успею, конечно… Скорее принеси полотенце и одеколону. Да нет, вот полотенце… Подай пеньюар. Не этот… Белый! И убирайся, ты уже намозолила мне глаза!

— Не помочь ли вам надеть пеньюар?

— Ты?.. Да он разорвется, как только ты на него взглянешь! Проваливай!..

Одна из соломенных сандалий, ожидавших ног хозяйки, брошенная ловкой рукой, хлопнула по самому плотному месту девочки. И лишь затем последовали распоряжения:

— Поставь чайный стол на террасу! Выбери скатерть с вышивкой! Достань из футляра ложки!..

Но Рыжка ничего не слышала, скрывшись на кухню. И скакала там, выкрикивая во все горло голосом более пронзительным, чем свистулька, последнюю модную шансонетку тулонского казино:

Девчонка аккомпанировала себе на кастрюлях, ударяя по ним как по клавишам: у каждой из них был свой звук…

Пеньюар покоился на кресле. Прежде, чем надеть его, Селия, совершенно нагая, отворила окна и раскрыла ставни. Ноябрь уже позолотил листья платанов, но в Тулоне ноябрь считается еще почти летним месяцем.

Сначала комнату залило солнце, затем наполнило чистым и прохладным воздухом… Прежде чем закрыть окна, Селия подождала, чтобы вечерний ветер освежил ее тяжелые от сна глаза. Оба окна были обращены на Большой Рейд, который широко раскинулся между Сепетским полуостровом и Каркейранскими скалами. По морю скользили три черных броненосца, а вокруг них пламенела вода, поблескивая отсветами голубой стали и розовой меди, — оба металла сливались в пламени.

Но Селия только взглянула на волшебное зрелище — она остановилась перед зеркальным шкафом и пристально оглядела себя…

Когда-то, маленькой и романтической девочкой, Селия горевала, почему она не бледна и не белокура. Теперь зеркало отражало красивую девушку, высокую, стройную, плотную, с очень ласковыми черными глазами, с очень тяжелыми темными волосами, с полной грудью, круглыми боками и широкими бедрами. Многие уже оценили эту цветущую и здоровую плоть.

«Мне двадцать четыре года, — вдруг подумала она, слегка пощупав пальцами свою кожу. — Двадцать четыре года! Мне еще повезло, что грудь пока держится».