Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1

Улыбка на его лице превращалась мало-помалу в печальную гримасу:

— Селия, моя маленькая Селия! Знаете ли вы, в сущности говоря, кто мы такие, вы и я? Оба мы — парии! Безжалостное общество выкинуло нас обоих изо всех каст. Я ничего не знаю о вашем прошлом; ибо, кем бы вы прежде ни были, пастушкой или принцессой, теперь, благодаря всесильным предрассудкам нашего века, — вы ничто: оттого что куртизанка, даже такая благородная, красивая и воспитанная, как вы, не существует, не имеет права на существование ни для кого, за исключением немногих безумцев среди миллиарда скотов, населяющих землю. Это по отношению к вам. Теперь обо мне: злая волшебница, которая, вероятно, была моей крестной, тайком внушила мне все вкусы, все желания, все побуждения, которыми ее добрые сестры наделяют только детей царственного происхождения. А я — бедный мужик, как ни смотреть на меня. И общество не смогло привыкнуть ко мне — и я тоже не мог привыкнуть к нему!.. И я, как и вы, встречал доброе отношение только у редких, очень редких людей, о которых я вам только что говорил. И я пария, так же, как и вы — пария. Протянем же друг другу руки, малютка!..

Он наклонился и поцеловал ее в лоб нежным и долгим поцелуем. И наконец, поднимаясь, сказал:

— Уже поздно! Я хочу, чтобы вы отдохнули. Мы еще поговорим обо всем этом завтра. А пока до свидания, моя прелестная маленькая невеста. Скорее бай-бай!.. Вы ведь очень взволнованы. Послушайте, скажите прямо: хотите вы, чтобы я ночевал сегодня на диване в гостиной, или вам не трудно будет потесниться и дать мне местечко на вашей широкой постели?

Тулонские улицы были темны и пустынны. У мусорных куч, подле обеих канав, кошки и крысы ужинали маленькими дружными сообществами.

В летаргической тишине, царившей над городом, раздались чьи-то далекие шаги. В конце улицы из темноты вынырнул черный силуэт и ясно обозначился в светлом пятне под фонарным столбом. Шаги приближались, звонко отбивая такт по булыжной мостовой. И следующий фонарь осветил высокую фигуру, широкие плечи и ассирийскую бороду Хюга де Гибра, герцога де ла Маск и Л’Эстисак.

Дом Мандаринши, черный от крыши до порога, выставлял между решетчатыми окнами свою узкую дверь. Герцог остановился у условной ставни, просунул руку между перекладинами и постучал пальцем. И дверь открылась — гораздо быстрее, чем обычно. Очевидно, здесь с нетерпением ожидали этого посетителя.

Через минуту на пороге курильни — она, по обыкновению, была переполнена людьми, которые совсем не курили, — появился Л’Эстисак и, сбросив с себя плащ, предстал, блистая полной парадной формой: в расшитом золотом сюртуке, эполетах, при орденах и оружии.

Из глубины циновок послышался восхищенный голос — глухой и нежный голос Мандаринши:

— Боже! Как вы великолепны!

— Черт возьми! — невозмутимо сказал герцог. — Разумеется!..

С циновки приподнялась фигура в шелковом вышитом кимоно, и лампочка с пузатым стеклом осветила ее дрожащим светом:

— Ну? Все готово как следует? Отпраздновали? Вы оттуда?

— Да.

На этот раз со всех концов курильни раздалось сразу двенадцать вопросов, заглушая друг друга.

— Это было красиво? Как прошло? Расскажите! Рассказывайте подробно! Очень подробно.

Л’Эстисак раскланялся во все стороны. Потом он начал говорить, без той торопливости, которой так ждала его аудитория:

— Начнем по порядку. Не разрешит ли мне председательница собрания надеть кимоно, более удобное, чем мое благородное одеяние?

Мандаринша протянула вместо скипетра трубку, из которой еще струился тонкий дымок:

— Лоеак! Пожалуйста, проводите Л’Эстисака ко мне в комнату и дайте ему…

— Вот как! — сказал герцог. — Значит, Сент-Эльм отсутствует сегодня на перекличке?

Но Сент-Эльм ответил сам за себя; разгоревшаяся лампочка превратила тьму в полутьму:

— Я здесь, друг мой. Но я не имею чести исполнять здесь обязанности пажа.

— Эта честь оказана теперь мне, дорогой друг, — закончил Лоеак де Виллен.

И оба они, вчерашний и сегодняшний любовники, засмеялись. Весьма независимая Мандаринша часто меняла любовников, и, чтобы ничье самолюбие не страдало, каждый знал заранее, что рано или поздно он будет отставлен. И традиция повелевала, чтобы прежний любовник оставался добрым приятелем.

Но Л’Эстисак вдруг задумался и вспомнил о том времени, когда Лоеак де Виллен — клоун в цирке или грузчик на лионском пароходе — не смеялся, никогда не смеялся. Сам он, Л’Эстисак, в то время отчаялся найти средство, которое исцелило бы неизлечимую скуку, снедавшую этого человека. Неужели Мандаринша, последовательница Нинон де Ланкло 30 30 Нинон де Ланкло (1620–1705) — куртизанка, салон которой считался едва ли не самым аристократическим в Париже: в нем бывали все, известные Истории французы ее века. , нашла такое средство?