Борис Перелешин - Заговор Мурман-Памир

Но надо было действовать!

Англичанин дремал.

Проще и целесообразнее было бы всадить ему сейчас же пулю, но… здесь, под немым шатром пустыни, поднять руку на единственное понимавшее его живое существо, спавшее под одним одеялом с ним…

Файн этого решительно не мог сделать.

Беспощадная классовая вражда, железная необходимость человеческих жертв. Но есть еще другая борьба – борьба с природой. Здесь в леденящем воздухе севера этот человек грел его своим телом. Розовый, почти мальчуган, три года со скамьи колледжа.

Он носит запятнанный кровью мундир британской армии, но этого еще мало. Вреден не он, вредны его бумаги. Рискнем немножко. Риск и невелик. Малодушие, сантиментальность или… Закон жизни?

При первой возможности щадить врага!

И Файн выбрал более мягкое средство.

Сперва тонким ремешком прикрутил руки англичанина к саням, потом ноги. Лопарь обернулся и при свете звезд одобрительно осклабился: да, да. Файн срезал с канадца маузер, драгоценную полевую сумку. Туго прикрутил все тело ремнями.

Теперь, когда момент ужасного колебания прошел, Файну стало особенно весело и бодро. Хотелось шутить. Канадец уже открывал глаза, пробовал повернуться, изумлялся: в чем дело? Посыпался град английских слов. Канадец не знал, шутить или угрожать.

– Капитан, вы так крепко спали, сани так неслись, вы бы непременно упали.

– Да, но отвяжите меня, я буду держаться!

– Зачем? Вы же можете прекрасно спать. Спите.

Канадец ненадолго замолкал.

Потом опять начинались просьбы.

– Капитан, я не потому вас связал. Капитан, в России есть обычай: кого очень любят, того связывают ненадолго. Это знак любви. Серьезно. Очень древний обычай. Связывали иногда и царей, из чувства почтения.

– Ничего не понимаю. Странный обычай!

Канадец возмущался. Сани летели, тайги уже не было: бежала низкорослая карликовая поросль. Проступали очертания ледяных гор. Обжигающее дыхание бесконечных равнин и океана заставляло с головой прятаться под шкуры. Канадец шутил все реже:

– Поручик, я нахожу это неприличным, шокинг, дальнейшие шутки неуместны. Бросим это!

Файн заливался смехом:

– Ну, дорогой мой, ну потерпите еще немного! Это так забавно.

– Не понимаю, что тут забавного?

Файн вкладывал в рот британца трубку, приставляя бутылку уиски к губам, смешил все новыми анекдотами.

В один из бесконечных часов, затерянных между двумя трехчасовыми днями, часов без качала и конца, санки оставили последние чахлые кустики и потерялись в безграничной тундре. Открывались необозримые горизонты.

Во время небольшой стоянки Файн выскочил из саней и бегал по равнине, разминая ноги.

Случайно он остановился и не то от радости этого сказочного простора, не то, чтобы просто прочистить горло, стал выкрикивать в морозном воздухе отдельные митинговые фразы.

Увлекшись, он стал среди ледяной пустыни произносить целую увлекательную речь, обращаясь к мурманским рабочим, о торжестве великой революции, и вдруг залился звонким смехом, уловив на себе внимательные взгляды… собак. Распряженные для минутного отдыха, не слышавшие должно быть никогда длительной непрерывной человеческой речи, собаки теснились вокруг Файна. И еще одна пара глаз внимательно следила за ним: глаза англичанина из саней.

Файн совсем развеселился. Он стал в позу и на английском уже языке громким голосом начал речь: гулльские и эдинбургские докеры, грузящие оружие для подавления русской революции, вы, корнуэльские рудокопы, не затягивайте же войну, которая выпьет из вас последние соки, не идите в армию, бастуйте, образовывайте Советы!.. Смерть капиталу, смерть военной клике!

Случайно остановился и стал выкрикивать отдельные митинговые фразы.

В бесконечных тундрах севера связь между животным и человеком, равно затерянными слабыми единицами среди огромных морозных просторов, особенно велика, животное особенно чувствует свою зависимость и быстро схватывает настроение человека. Собаки, сбившиеся вокруг Файна, глухо заворчали и вздыбили шерсть навстречу невидимому врагу.

Файн катался от смеха. Англичанин злобно процедил сквозь зубы:

– В России и собаки митингуют!

Попробовал улыбнуться, но улыбка – не от 50° ли мороза? – конвульсией застыла на губах. Вдруг сделал бешеную попытку подняться и вне себя от ужаса и бешенства выкрикнул: