Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

Тот бой спозаранку был первым испытанием мужского характера. Больше никто, никогда и нигде не тронул меня безнаказанно, не получив за оскорбление почти мгновенную сдачу. Секунду–другую медлишь, группируясь, не давая понять, что сейчас нанесёшь удар, выбираешь точку и резко, снизу вверх в челюсть — на! И тотчас коленом между ног — ха! Противник инстинктивно подаётся вперёд, и тогда удар лбом в лицо — бам! Не даёшь опомниться и прийти ему в себя, иначе заметёт, загасит. Продолжаешь окучивать ребром правой ладони по шее с оттягом, ударом левой в дых, прямым правым в переносицу и, если он не один, добиваешь упавшего пинком в еще совсем недавно наглую рожу. Пожалеешь, не добьёшь, и пока возишься с другой сволочью, недобиток очухается, встанет, и силы вновь станут не равны.

Христианскую заповедь непротивления злу насилием я не понимал. Напал враг, разорил землю, людей в полон увёл, над жёнами и детьми поизмывался, и много еще другого зла причинил — а ты, значит, не противься насилием, не берись за оружие, не бейся за правое дело! Так что ли? Как же тогда святой Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву?

Много надо прожить, изучить Библию, вникнуть в глубоко–философский смысл мудрых христианских нравоучений прощения врагов, непротивления злу насилием. Я был молод, горяч, горд победой над распоясавшимся дембелем, но хорошо то, что хорошо кончается. И кто может дать гарантию, что последствия удара в нос авиатора не могли быть иными? Он мог упасть головой на железную спинку кровати и убиться. Мог затаить зло и при случае отомстить. Мог, со зла, схватить нож со стола и ткнуть им меня. И ещё всякое другое могло случиться, если посидеть да порассуждать спокойно. Париться бы мне тогда в тюрьме. Или землю парить. Что лучше — трудно сказать.

Но слишком далёк был мой восемнадцатилетний разум от умозаключений странствующего старого отшельника, одиноко плывущего на плоту в Никуда. Я уверовал в свои силы. Подолгу вертелся нагим у зеркала, любуясь гармонично сложенным и хорошо развитым телом. Напрягал мышцы, раздувал грудь. Хватал гантели и до поту мотал ими, старательно делая вдохи и выдохи. Я готовил себя к службе на флоте, к успешному прохождению медицинской комиссии. И скоро вопрос встал ребром: или я получаю заключение медкомиссии к годности службы на флоте. Или меня дробят и отправляют в пехоту. Всё решилось в одночасье.

На медицинской комиссии военком просмотрел мои документы для призыва на военную службу. Школьной характеристики среди них, понятно, не было. Давно порвал и выбросил, заменил производственной и комсомольской, выданных мне в «УНР‑745». С этими характеристиками не на военную службу — к званию Героя Советского Союза можно было представлять! Уж такой я был в них молодец — сам диву давался! В заключениях врачей тоже ни одного прокола. Против каждой графы стояли подписи: «Годен, годен, годен…».

— Где желаете служить, товарищ призывник? В каких частях, в каких войсках? — спросил военный комиссар, явно довольный моими моральными и физическими качествами.

— На флоте, товарищ полковник, — с готовностью ответил я на долгожданный вопрос.

— В авиацию, в Западную Группу войск в Германии не желаете? Все туда рвутся. Служба за границей, сами понимаете…

Я сразу вспомнил демобилизованного сержанта из общежития и затряс головой, словно мне предложили съесть что–то не вкусное.

— Никак нет, товарищ полковник. Только на флот!

Мой ответ польстил присутствующему на комиссии морскому офицеру. Его белоснежный китель с явным преимуществом контрастировал с тёмно–зелёным мундиром полковника. Моряк, дружески подмигнув мне, спросил:

— Где конкретно желаете служить на флоте?

— На подводной лодке, товарищ капитан–лейтенант!

— Добро! Запишите его в команду «90».

Из военкомата я не вышел — вылетел на крыльях надежды, преисполненный счастливым ожиданием встречи с морем. Какое оно? Лазурное, штилевое, ласковое? Или серое, штормовое, жестокое? Весёлое, игривое? Капризное, угрюмое? Как примет меня? Освежит лёгким бризом тропических широт или накроет ледяным шквалом Арктики?

О том, что скоро исполнится давнишняя мечта, думал я, бережно укладывая в нагрудный карман пиджака повестку о прибытии на сборный пункт Дзержинского райвоенкомата. И ещё о том, как пройдёт неожиданное свидание с молодой, симпатичной медсестрой, с которой только что познакомился. Обмеряя на медкомиссии мою грудную клетку длинным портновским «метром», она прикасалась к моим обнажённым плечам тугой грудью под стерильно–белым халатиком. Её холодные пальцы с покрытыми розовым лаком ногтями приятно щекотали тело.