Джеймс Кервуд - Бродяги Севера. Охотники на волков

Ни одна птичка не попискивала в деревьях. В их плотно сомкнувшихся ветвях не слышалось ни малейшего движения жизни. Кругом стояла такая тишина, что Мики слышал даже биение жизни в своем собственном теле. Он поглядывал на Ниву, и в полумраке глазки медвежонка сверкали странными огоньками. Ни один из них не испытывал страха, но в этом молчании пещеры их дружба возродилась снова, и в их маленьких, диких сердечках закопошилось вдруг что-то такое, что заполнило в них пустоту, оставшуюся у Нивы после смерти матери, а у Мики – после потери хозяина. Щенок ласково заскулил, и Нива ответил ему мурлыканьем, исходившим из самой глубины горла, и последовавшим затем хрюканьем, походившим на хрюканье домашнего поросенка. Они подошли друг к другу поближе, стали плечом к плечу и принялись оглядываться по сторонам. А затем, немного погодя, они отправились далее, как два маленьких ребенка, которые стараются проникнуть в тайну старого, заброшенного дома. Они не охотились, но в них проснулись все их охотничьи инстинкты, и они то и дело останавливались, чтобы оглядеться, прислушаться и понюхать воздух.

Все это напомнило Ниве о той темной берлоге, в которой он родился. А что, если его мать появится сейчас из этих темных лесных глубин? Не спит ли она здесь, как когда-то предавалась спячке в своей мрачной берлоге? Эти вопросы невольно, хотя и туманно, приходили ему на ум. Ведь все здесь так походило на берлогу, в которой было так мертвенно-молчаливо, и уже на коротком расстоянии здесь мрак сгущался в непроницаемую тьму. Такие места индейцы обыкновенно называют «мухнеду» – лесные пространства, лишенные всякой жизни благодаря присутствию нечистых духов, ибо только они, нечистые духи, по их мнению, приказывают деревьям расти так густо, чтобы они не пропускали сквозь листву солнечных лучей. И только одни совы водят здесь компанию с нечистой силой.

Там, где теперь стояли Мики и Нива, замедлил бы шаги и дикий волк и повернул бы назад; лисица шарахнулась бы прочь, бросившись со всех ног обратно; даже бессердечный горностай, пожалуй, безбоязненно заглянул бы сюда своими круглыми, как бусинки, красными глазами, но тотчас же, под влиянием инстинкта, убежал бы в более открытые лесные пространства. Потому что здесь, вопреки тишине и мраку, чуялось что-то живое. В засаде, в самой глубине темных вершин деревьев, это «что-то» жило и поджидало. Оно насторожилось даже тогда, когда Нива и Мики только впервые нарушили своим приходом эту тишину, и со всех сторон, точно круглые шарики, засветились на них зеленоватые огоньки – чьи-то глаза. Это «что-то» не издало ни малейшего звука и не сделало в густых вершинах деревьев ни малейшего движения. Это были призраки «мухнеду» – громадные совы, которые глядели не мигая, о чем-то тяжко думали и ожидали. И вдруг громадная тень слетела вниз с темного хаоса ветвей и бесшумно пролетела как раз над самыми головами Нивы и Мики, и так близко, что они могли слышать грозный рокот гигантских крыльев. Как только это подобное призраку существо скрылось, до них донеслись шипение и щелканье крепким клювом. Дрожь пробежала по всему телу Мики. Инстинкт, который все время влек его к борьбе и бурно копошился в нем, вдруг как взрыв пороха вырвался наружу. Он быстро почуял близость неведомой и неминуемой опасности. Крепко упершись в землю своими большими передними лапами и задорно подняв голову к темным вершинам деревьев, Мики поднял отчаянный лай, и даже скорее не лай, а вой. Ему хотелось, чтобы птица сама налетела на него. Он страстно желал потрепать ее за перья, и, в то время как он так дерзко вызывал своего соперника на бой, Нива вдруг вскочил на ноги и с жалобным воплем со всех ног бросился бежать без остановки. Если Мики не сознавал всей опасности, то он, Нива, вполне понимал создавшееся положение. Им руководил инстинкт, усвоенный бесчисленным количеством его предков. Он знал, что там, в этих мрачных глубинах леса, над ними и вокруг них таилась смерть, – и убегал так, как не убегал еще ни разу в жизни. Мики следовал за ним.

Они увидали над собой проблеск солнечного света. Деревья стали толще, и скоро опять начал пробиваться к ним день, так что теперь они уже более не находились в полных мрака и пустоты лесных трущобах. Если бы они пробежали еще хоть сто ярдов далее, то они очутились бы на опушке леса, у широкого, открытого пространства, на котором и охотились обыкновенно те совы. Но чувство самосохранения еще не оставило Ниву; он все еще слышал над собой гудевшие, точно отдаленный гром, крылья совы; поэтому, когда он увидел на своем пути нагроможденные бурями друг на друга стволы старых деревьев, то он так быстро юркнул под них, ища защиты, что несколько времени Мики недоумевал, куда он мог так скоро скрыться. Заполз туда же вслед за ним и сам Мики, повернулся и высунул голову наружу. Он был разочарован. У него все еще были оскалены зубы, и он продолжал ворчать. Ему было жаль, что он побежал вслед за Нивой, и хотелось вернуться обратно, чтобы покончить с врагом. Кровь эрдельской породы и шпица заговорила в нем еще сильнее, чем прежде, и он нисколько не боялся поражения. Кровь же отца толкала его на единоборство. Это было настоятельным требованием его породы, этой смеси в нем волчьей наглости и лисьей настойчивости с громадной физической силой макензийской собаки. И если бы Нива не забился так трусливо в самую глубину бурелома, то он обязательно побежал бы обратно и вызвал бы лаем на бой своего пернатого соперника, от которого так позорно пришлось теперь убежать.