Марина Важова - Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е

Иногда мы с Инденком посещали монастырь Тобольской епархии, встречалась с настоятелем, обсуждали возможности общих дел. Нас познакомил Дашкевич, которого после неудачи с анекдотами резко качнуло в противоположную сторону, и он увлёкся идеей переиздать в оригинале «Слово о полку Игореве». С этими высокими мыслями он и предстал пред очи настоятеля и нашёл в том много сочувствия. Но выяснилось, что нужды церкви в части печатных дел гораздо более очевидны. Надо было и книжку про восстановление Тобольского кремля издать, и маленькие иконки для округа печатать, чтобы монастырская братия их на деревянную основу клеила и лаком сверху покрывала. Так что затея Дашкевича была отложена до будущих времен, и он с присущим ему азартом окунулся в дела божеские, проявляя и такт, и вкус, и так не свойственное ему послушание.

В тот день, когда мы встретились с отцом-настоятелем, впервые запахло осенью. Ночью прошёл дождь, и мелкий водяной бисер не просыхая блестел на тронутой тленом листве, паутинах, облезлых чугунных монастырских оградах. Мы стояли возле кремля на холме, и ветер развевал моё платье и одежды батюшки. Уже прощаясь, он протянул мне руку, и я с чувством пожала её, про себя удивляясь вялости и мягкости его слегка вывернутой ладони. Лишь потом я догадалась, что рука была протянута для поцелуя, а я сдуру трясла её что есть силы. Ну да простят меня в моём неведении… Годами позже, когда мне приходилось по всяким мирским и церковным делам общаться с разного чина священнослужителями, я отметила, что в большинстве своём они подстроились и на прощанье подавали руку более энергично, чтобы её и пожать было можно, и устами приложиться…

Валера оказался хорошим гидом, сразу было понятно, что историю Тобольска и монастыря он изучал давно. Мы прошли по монастырским дворам и через разлом в стене попали в странное место. Узкая улочка с древними постройками, колючая проволока на крышах. Развалившиеся стены, сбитые ступени, дверные проёмы, зияющие пустотой, окна без стёкол с решетками.

– Здесь много лет была тюрьма, – пояснил Валера. – Видите, у той стены расстреливали – вся изрешечена пулями. А тут, в бывших кельях монахов, находились камеры.

Мы зашли в такую келью-камеру и с интересом огляделись. В маленьком тесном закутке было грязно, повсюду обломки, подушки с торчащей из дыр соломой, бесформенный пыльный тюфяк.

– Тут вроде туберкулезников держали, – припомнил наш гид, и мы поспешно выбрались во двор. На обратном пути Валера рассказал, что епархия недавно приняла от государства эту часть своих построек, и теперь решает, что с ними делать, больно уж на них много всякой скверны.

Дашкевич пригласил нас к себе и принялся угощать чаем, как водится, прямо на кухне. Попутно он рассказывал множество забавных и нелепых историй, приключившихся с ним за последние несколько лет тобольской жизни. Как и мой знакомец, главный связист химкомбината Коля-Ваня, Валерка с Лёлей тоже мечтали уехать за границу. Но их земля обетованная располагалась на фешенебельных перекрёстках Нью-Йорка, в отличие от сомнительной притягательности находящихся на военном положении югославских городков, о которых мечтала химкомбинатовская пара.

Уехать за кордон без скандала можно было, имея на то вескую причину. У Валерки их было две. Во-первых, Лёля, по её собственным словам, была «полукровка: отец еврей, а мать жидовка», что в то время было огромным достоинством. Для того чтобы усугубить причину отъезда, Валерка придумал целый сценарий. Он организовал небольшой поток писем в Лёлин адрес с угрозами и оскорблениями, а в довершение всего поджёг свой почтовый ящик и для констатации факта вызвал милицию. Таким образом, у него на руках были те самые похабные письма, подкреплённые протоколом о поджоге (практически покушении), и можно было начинать штурм американского консульства с просьбой о политическом убежище.

Сколько мы ни уговаривали Валерку остаться или переселиться в Питер, начать собственное дело, он твёрдо держался своего плана, распаляя себя и Лёлю картинами несправедливости жизни в совке. Что мы могли ему возразить? Что времена меняются, что совок вот-вот распадется, что такие, как он и Лёля, очень нужны будут новой России. Что, в конце концов, мы нашли в них настоящих друзей и не хотели бы потерять. Что невидимая и не диагностируемая болезнь – ностальгия – ломала и убивала даже очень крепких духом…

Дашкевич намекал на неких покровителей, обещавших заняться его делом, так сказать, в комплексе: и квартиру в Тобольске продать, и визу сделать, и жильём обеспечить, и на работу в Штатах устроить. В дальнейшем их переезд затянулся надолго, и они с десятилетним Данькой полгода торчали в Питере, столь любимом ими когда-то, но надоевшим до ненависти, жили то в одной, то в другой дешёвой гостинице, появляясь у нас по выходным, отупевшие от безделья и разговоров «по кругу», уставшие друг от друга, всем и всему чужие. А потом, когда почти все деньги от продажи квартиры были прожиты, их всё же перевезли за океан.