Илья Халь - Непростые истории о самом главном, сборник рассказов. Современная проза

Как кот попадал сюда сквозь закрытые на замки люки – он не знал, но, уважая тайны Рыжика, не выспрашивал, а просто кидал приятелю кусок колбасы и слушал, как тот урчит и вгрызается в гуманитарную помощь. Потом кот спал, отпугивая громким мурлыканьем голубей от окна.

Кот никогда не выходил из темноты, свет фонарика не выхватывал его спящего тельца. Отоспавшись в безопасности, кот исчезал так же неожиданно, как и появлялся.

Он тоже покидал чердак следом за Рыжиком. Часто выбирался на крышу, где сидеть можно было только у окошка, здесь была специальная скоба, за которую привязывались зимой чистильщики снега, вооружались лопатами и сдвигали, сталкивали снежные козырьки, грозившие прохожим будущими сосульками. Снег ухал вниз, нисколько не сдерживаемый невысоким барьером карниза.

На крыше было здорово: можно трогать рукой небо, видеть заход солнца, рассматривать строчки разноцветных огней вечерних улиц и считать лимонные звезды августовскими ночами.

Он мечтал о том, как напишет поэму о метаморфозах города – месяц за месяцем. Стихи чаще всего не складывались и оставались в блокноте словесными недоработанными эскизами…

«Даааааанька!», – доносилось снизу, с балкона пятого этажа. Наверное, если сползти и перегнуться через карниз, увидишь не окна квартиры, а волны электрического света из них.

И он шел домой, тщательно спрятав свои сокровища и отряхнув джинсы от чердачной пыли.

«Где ты шлендаешь?!», – визгливо спрашивала бабка, вечно недовольная его излишней лохматостью, дистрофичностью тщедушного тела и яркой зеленью глаз. Впрочем, ответ ее не интересовал, да и привыкли уже домашние не слышать никакого ответа.

Она ставила перед ним тарелку и отворачивалась к плите или к раковине, гремела посудой, вслух комментируя новости или сериалы кухонного телика.

Он же, поковырявшись в ужине, уходил в свою комнату, тут же включал компьютер…

Три дня в неделю возвращаться с чердака приходилось по свету – приходили учителя, обучавшие его на дому. Он сам предпочел бы интерактивное учение, дистанционное – Интернет словно снимал проклятие заикания, слова лились свободно и легко. Только письменная речь – не устная, да и аттестат по Интернету не получишь, и Данька согласился на уговоры отца и мачехи.

По субботам его ждал логопсих – так он окрестил логопеда и по совместительству психотерапевта Валерия Петровича. Врач верил в то, что пациент скоро заговорит, как прежде, и гордился тем, что удалось преодолеть хотя бы долгое молчание – немоту…

Чердачный мир спасал его и от репетиторов, и от логопеда, и от матери мачехи – визгливой чужой совершенно бабки, от самой мачехи – от испарений ее духов, жадных проворных пальцев и сбивчивого шепота молодой – всего-то на несколько лет старше его, – желающей запретного секса женщины.

Чердак спасал от неумения произнести до конца слово «нет», от собственной слабости, от тайного удовлетворения предательства отца, который предал первым, женившись очень скоро после смерти мамы на этой похотливой самке.

Там – в свете китайского фонаря – таяло презрение, там рождались другие мысли: о свободе, о творчестве, о любви… Большая грузная фигура отца отступала, забывались его тяжелые топорные вопросы о будущем, как и широкие ладони, опускающиеся такой же неуклюжей лаской на голову.

Там он думал о безграничном прощении: себя, отца, дуры-мачехи, всей жизни – равнодушной и холодной…

Сегодняшние чердачные звезды еще плыли в голове, прекрасные слова и музыка все еще звучали в сердце, когда в дверь проскользнула мачеха – локти на стол, уставилась огромными кукольными глазищами, зашептала что-то, жужжанием пробиваясь сквозь компьютерные наушники.

Он толкнул ее локти. Неудачно: руки сорвались, и мачеха ударилась грудью о край стола. Фотография мамы упала на столешницу, из рамы посыпалось стекло, разлетелось осколками. Один осколок, отскочив, впился в мачехину щеку, уже блестевшую слезами боли и обиды, и блеск этот тут же окрасился алым, покатился бусинами…

Мачеха зажала щеку пальцами, вскочила и убежала, а он сидел неподвижно, пустым взглядом скользя по каплям крови, по стеклу, по расколотой рамке.

Спустя какое-то время пришел отец, ударил сильно – никогда не умел контролировать свою силу – по губам, так, что рот наполнился соленым и тягучим.

Он сглотнул, выбежал из квартиры, хлопнув дверью, и понесся на чердак. Там небо, там мягкий вечер, там свежий воздух…