Дарья Аппель - Девятый всадник. Часть 2

Все клянут муки несчастной любви, и, признаться, я и сам бывал жертвой жестокосердия возлюбленной. Однако еще хуже быть любимым той, которую не любишь. Притвориться, что испытываешь ответные чувства, дабы воспользоваться ею, – выбор подлеца. Отвергнуть немедленно – признак бесчувственности. К счастью, в тот раз с меня никто не требовал никаких ответных клятв, не пытался поймать в моих глазах отблеск столь же пламенной любви. Фредерика как была трезвомыслящей, умной и самостоятельной, так ею и осталась. Она же предупредила меня о том, кто такой Анреп, и пролила свет на все, что было им сказано. Далее перескажу ее рассказ.

После моего отъезда дела в Нидерландском королевстве свернули предсказуемо не туда. Приходилось ежедневно опасаться за свою жизнь. И как раз в ту пору доктор ван дер Сханс принял у себя некоего студента Лейденского университета. Им и оказался вышеозначенный граф Ойген. Правда, о том, что он граф и носит двойную остзейскую фамилию, никто не знал. Тот назвался выходцем из Бремена Иоганнесом Эвертом. Он же, как я понимаю, дал понять доктору, что принадлежит к Рыцарству – верно так же, как и дал понять мне. Фредерике он сразу не понравился. К слову, незадолго до явления лже-Эверта состоялась ее помолвка с Леннертом, только-только получившим степень доктора медицины. Тот был ассистентом его отца, она знала его с детства и всегда понимала, что будет его женой. Это обстоятельство не помешало ей влюбиться в меня, что неудивительно – в борьбе за девичьи сердца военные всегда одерживают верх перед штатскими. Правила приличия, однако, мешали ей отвергнуть руку и сердце Никлааса ван Леннерта, и она их покорно приняла, ни словом, ни взглядом не выдав никаких подозрений.

Эверт, по словам Фредерики, был подозрителен не только ей, но и ее жениху, который сразу же, после первого же совместного ужина в семейном кругу, сказал, что тот – не студент, не штатский и относится к куда более знатному сословию, нежели утверждает. Это откровение, высказанное Фемке ее отцу, не изумило последнего. Тот привык общаться с теми, кто не тот, за кого себя выдает, и подобный маскарад ничего ему не говорил.

Когда доктор почувствовал, что ему грозит опасность, было уже поздно. Что заставило его резко сменить свое расположение к Эверту, не знала сама Фемке. Она только слышала, что накануне гибели ван дер Сханса тот долго и страстно говорил о чем-то в кабинете с их гостем. Тот выехал со двора поздно вечером. Рано поутру, 19 февраля 1796 года, доктор отправился куда-то, приказав старшей дочери паковать вещи. На вопрос, что случилось, отец ответил, что им вскоре придется бежать из страны. Сразу же после ухода отца девушка послала служанку на поиски жениха, но Леннерт второй день проводил у постели тяжелого больного в другой части города, поэтому встретиться с ним не удалось. Доктор ван дер Сханс не явился ни в обед, ни к вечеру. Стрелки часов в гостиной приближались к полуночи, и его дочери сходили с ума от беспокойства, когда явился Эверт и сообщил к прискорбию, что доктор убит.

Первой реакцией Фредерики, по ее словам, было выплеснуть в лицо ему все подозрения и домыслы, но она сдержалась и спокойно заявила, что полагает, будто он носит не свое собственное имя.

Далее Анреп, наконец, сообщил, кто он таков. Смешав сентиментальность с апломбом, он попросил руки Аннелизы, к которой, оказывается, всегда питал наиглубочайшую симпатию.

Фредерика растерялась, но ей хватило сил собраться и спросить, почему же тот пользовался чужим именем и почему не попросил руки ее сестры раньше, пока был жив ее отец. Тот пробормотал что-то о «тайном обществе» и о том, «как опасно нынче в Европе быть аристократом». Фемке резонно возразила, что пока о помолвке не может идти и речи, но граф применил весь свой дар убеждения, дабы она дала обещание, что после похорон доктора свадьба состоится.

Через два месяца состоялось двойное венчание – Фредерики с доктором Леннертом и Аннелизы с графом Анрепом. Так что в чем-то одном он не соврал.

…Я помню длинный летний вечер, который мы провели вдвоем с Фемке. Я ее только слушал, а она продолжала говорить, местами замолкая, дабы справиться с эмоциями.

– Я никогда не прощу себе, что дала согласие, – добавила она после упоминания о свадьбе сестры. – Я не имела никакого права.

– А что же Аннелиза? – спросил я. – Она любила его?

– Я не знаю, – пожала плечами моя собеседница. – Как ты помнишь, моя сестра всегда отличалась молчаливым нравом. И сам понимаешь, что она не могла плениться одной его наружностью…