Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 3

А пока – Ирис благополучно прячется от косяков поклонников, которые рыщут по городу, проведав откуда-то, что Рыжекудрая вот-вот покинет монастырь. Из-за этого она и попросила Тука и Бомарше, подыскивающих ей жилище, выбрать скромный домик в неприметном месте. Вот они и нашли.

А пока что – в доме хлопочет прислуга, присланная графом. И, разумеется, во время работы судачит, судачит… Это же женщины, они по-другому не могут! Вот так походишь между ними, вроде как присматривая – и наслушаешься всякого. О том, что в доме графа творятся интересные вещи: де Камилле, представьте, стал видеть простых людей, и даже не брезгует иногда спросить о чём-то, и не только о делах. Мало того: откуда-то из глухомани выписал больную старуху, говорят, ослепшую, пристроил в лечебницу при монастыре гертрудианок, и велел приготовить для неё после лечения две комнаты в закрытом ранее крыле покойной матери. Само крыло недавно приведено в порядок: отмыто, отчищено после десятилетнего-то пустования, проветрено, мебель обновлена, цветы во всех комнатах… Не надумал ли граф жениться? А та старуха оказалась вовсе не старухой: пожилая, да, но ещё крепкая и почти и не седая, только, говорят, бельма на глазах были, но монахини чем-то их промывали-промывали, молились – да и отмолили. Наннет, оказавшаяся бывшей графской кормилицей, прозрела. Эх, не иначе Господь его сиятельство вразумил, или где-то к чему-то граф сильно приложился головушкой, ведь на пустом месте человек так не меняется…

Хозяйка Назара просто млела от таких разговоров. По всему видать – радовалась за графа. Назар и сам покрутил головой: вишь ты! Что ж, за хорошего человека грех не порадоваться.

Из угощения на кухне, пахнувшей ванилью и кардамоном, всего-то и было, что на скорую руку состряпанные пирожки, но Назар всё-таки облопался и лишь тогда вспомнил дружеское предостережение наставника. А заодно и его поручение.

– Я ж совсем забыл! – вскочил со стула. – Ирис-ханум, брат Тук просил напомнить, что вы ему какую-то штуковину обещали на время, чтоб изучить. Он меня как раз за ней послал!

Хозяйка наморщила лоб, вспоминая.

– Ах, да! Конечно. Сейчас он мне ни к чему… Погоди, только найду, во что завернуть, чтобы в глаза не бросался.

Она исчезла в дверном проёме, а тётушка Мэгги покачала головой:

– Эх, всё-то им игрушки да науки… Большая уже, о чём серьёзном думать пора, а у неё одна премудрость на уме. Да это… искусство, да книги. Ну, как ей посоветуешь что путное, если она о женихах и слышать не желает?

Назар поперхнулся тёплым молоком.

– Да ты что, тётушка? Она же вдова, зачем ей опять замуж?

– Вдова… – Мэг сердито нахмурилась. – Бога гневить не буду, эфенди золото был, а не муж; да только пожил вместе с ней совсем недолго… А женщине опора по жизни нужна, да и детки не помешали бы. Что ж пустоцветом-то быть! А из неё хорошая мать получится: видела я, как она Айлиновых малышей нянчит, а сама на подругу глядит аж с завистью. Эх, что там, хватала бы хоть этого графа, пока другим не достался, да и дело с концом! Он-то, поди, за приданым не охотится, сам не из бедных!

Назар фыркнул.

– Скажешь тоже, тётушка Мэг, замуж!

– Ты только… – Ирландка поменялась в лице и приложила палец к губам: – Молчи! Она страсть как не любит такие разговоры! И ты, Али, помалкивай!

А Ирис уже летела в кухню, довольная, разрумянившаяся.

– Уже заканчивают, осталось ковры настелить и в кладовых прибраться, и будем всё смотреть, смотреть! – Она радостно покружилась. Видимо, то, что успела увидеть на ходу, ей уже нравилось. Выложила перед Назаром свёрток. – Вот, держи. Отнесёшь брату Туку и передай, что мне не к спеху, до возвращения в Эстре не понадобится.

Какой-то твёрдый продолговатый предмет был завёрнут в кусок синего бархата, скреплённого витым шнуром. Назар прощупал под плотной тканью характерные очертания, выпуклости и грани и… догадался.

И даже возгордился. Ему доверили такую ценную вещь!

– За пазуху сунь, – посоветовала госпожа. – Мэг, да не смотри так, никто у него ничего не отнимет и не украдёт, я заклятье на ткань закрепила.

От вкуснейших пирожков, мягких, пухлых, нежных, так и просящихся на зуб, Назар малость потяжелел, а потому возвращался уж не бегом-спехом, а неторопливым шагом, здраво рассудив, что наставник-то наказал обернуться до вечера, а сейчас – гляди-ка! – ещё и сумерки не схватывались. Можно пройтись да на город поглазеть. И на Мост Менял подивиться – как же выдерживает этакую тяжесть? Ишь, сколько домов и лавок на него налеплено! И глянуть на собор с величавыми башнями и колокольнями, с каменными химерами-стражами и горгульями на крышах. И на высокие дома с грозно нависающими верхними этажами, и на горожан – пеших, в повозках и портшезах, и на кареты, изящные и раззолоченные, хоть встречались и попроще. Приходилось уворачиваться от настырных нищих, каким-то чутьём разглядевших в неброско, но добротно одетом парне человечка состоятельного – хоть у того при себе, вроде бы, и медной монетки не завалялось; и перепрыгивать через нет-нет, да попадающиеся кучки конских яблок. Лошадей, запряжённых, под одиночными всадниками, под дозорными, под свитами вельмож и важных лиц оказалось в городе полно. Как, впрочем, и в Константинополе. Много схожего, да. Вот только женщины здесь были непривычно раскрыты, и на первых порах Назар едва не шарахался от крепких румяных дев в чепчиках, спешащих по хозяйственным надобностям с корзинами да узлами, от кумушек, без стеснения обсуждающих местные сплетни – причём, одна могла высунуться почти по пояс из окна второго этажа, другая отвечала ей с мостовой, при этом каждая старалась кричать позычнее, дабы перекрыть уличные шумы… Но, несмотря на открытые лица, на крепко сбитые фигуристые тела, на не драпируемые, как на Востоке, чадрами и никабами груди и бёдра, хоть и прикрытые одеждой, но достаточно выпуклые и привлекающие внимание – никто не спешил обвинять этих женщин в распутстве или приставать с непристойными предложениями… во всяком случае, прямо на улицах. Всё вокруг было чинно и благородно, а порой – весело, с шуточками и прибауточками, но шумливее и многолюдней, чем в Эстре. Впрочем, Назару нравилось. Он скоро почувствовал себя, как рыба в воде.