Анджей Беловранин - Эллиниум - Пробуждение

– Пальцеруб, – спел Древко.

– Щитолом, – спел Длиннодум. – Помни нас, помни остров Раадос.

– Помни нас, помни нас, брат, – подхватил стройный хор голосов. – В чертогах подземных бога, что мёртвыми правит, мы ждем вас в холодном дворце…

К вечеру следующего дня отряд вошёл в Город-в-Долине. Радости встречающих не было предела. Лишь жена и дети Пальцеруба, да старик-отец Щитолома предались скорби.

Остальные же закатили весёлый пир в честь победы. Больше других чествовал своего сына царь Тверд. Раз за разом просил он воинов расписывать подвиги Длиннодума.

– Камнем?! Простым камнем, даже не свинцовым ядром? – восхищался уже далеко не трезвый царь. – Неужели копьём прямо в лицо, и шлем не спас?! Вот он, мой первенец!

Лишь раз тень набежала на его лицо – когда он усомнился в выборе сыном имени.

– Камнемёт лучше звучит, – тихо, так, чтобы не слышали остальные, сказал он юноше.

– Для воина или для царя? – глубокомысленно ответил Длиннодум.

– Царь Длиннодум. Царь Камнемёт… – задумчиво пробормотал Тверд, словно взвешивая эти сочетания слов на невидимых весах. И внезапно широко улыбнулся, – а ты умеешь думать наперед, Пескарик! То есть, прости отцовский хмель, Длиннодум. Ты знаешь, как получилось с моим именем?

– Ты не раз рассказывал, отец.

– Его предложил мне мой папка, царь Огонь, – не обратил никакого внимания на реплику сына Тверд. – Мужик был страшно умный, настоящий царь! Мы были в походе против черноруких таглаков. Я первый раз обагрил копьё кровью в битве при Дреднах. Тогда много народу полегло, и какого народу! Один воевода Доска чего стоит, дядька мой. Стапеля и Крепыша стрелами, как ёжиков, истыкали. Потир, такой хохмач был… жалко мужика. И Рубачу тогда досталось. Две стрелы схватил, одну в ногу, поэтому упал, другую в руку – и щит выронил. Тут на него налетает огромный такой таглакский мечник, на башке волчий череп вместо шлема… не знаю уж, как он его к своей макушке присобачил… Так вот, Рубач руку вперед выставил – тут этот здоровяк ему её и отсек. Ну, он ему рубилом по колену, приподнялся, вторым ударом по башке, по черепу этому самому. А таглаки на склоне уже опять луки натянули. Ну, я подскочил и накрыл нас своим щитом. Но смотрю – не помещаемся мы! Рубач обрубок свой к груди прижимает, не соображает ничего… Тогда я копьё своё бросил и Рубача щит подобрал, и так, закрываясь обоими, с Рубачом до леса доползли. Тем вечером мне воины начали имена предлагать: Два Щита, да просто Щит, Стрелолом, Крыша… еще какие-то, забыл уже. А папка возьми и выдай – Тверд! Я сразу согласился. Потому что Огонь – он, как и ты, наперед думал. А то что это за имя для царя – Два Щита? Все равно что Два Сарая. Или вообще – царь Крыша?..

– Так Рубач с тех пор стрелы не любит? – вклинился в отцовские воспоминания Длиннодум.

– А? Да он и до того не особенно их жаловал. Но с таглаками совсем нехорошо вышло. Мы ж привыкли, что они олухи дикие, с каменными топорами да костяными копьями бегают. Бронзы никогда не знали. А тут вдруг у них железо появилось, и сразу вдруг – так много! Чуть не каждая вторая стрела с железным наконечником. Кость-то, если льняной панцирь и пробьет, то оцарапает только. А железные – дело другое. Как нож в масло, в тело входят. Иные и бронзовый доспех могут пробить.

Тверд продолжал рассказывать о подвигах прежних дней, но Длиннодум незаметно для самого себя отвлёкся, и мысли его потекли куда-то – он и сам не мог понять, куда – поначалу без особого направления. Он думал о том, что в Городе-в-Долине всё было таким же, как до похода. С завтрашнего дня должна была начаться обычная мирная жизнь под необременительным водительством царя Тверда. Скоро поспеет второй урожай, потом наступит зима…

Но сам Длиннодум изменился. На войну ушёл ребёнок, а вернулся с неё воин. И впервые именно сейчас, сидя подле праздничного костра, он окончательно осознал это. Пескарь действительно мёртв, и его прежняя беззаботная жизнь не вернётся никогда. «Всё когда-то бывает в первый раз». Длиннодум в первый раз почувствовал, что он стал взрослым. Что это значит? Это значит, что теперь есть люди, судьба которых зависит от него. Теперь они – его ответственность. Его долг. Вот только что делать с этим долгом?

В один миг ему казалось, что всё должно устроиться как-то само собой. Примерно так, как получается у его отца. А впрочем, так ли это просто? Быть может, каждый день Тверд принимает десятки изнуряющих решений, касающихся других людей. А все настолько привыкли к этому, что не замечают лежащего на нём бремени.