Виктория Миш - Академия миражей - правда или ложь

Последнее слово было сказано таким жалостливым тоном, что я невольно улыбнулась:

– Почему? Думаешь, он сомневается в твоих способностях?

Если бы шерсть на дрыще могла передавать цвет, держу пари, дрыщ стал бы пурпурным. Он выглядел таким душкой, что я еще больше убедилась в своем решении подружиться с ним. Он же абсолютно нормальное, адекватное существо. Не то, что эти выходцы из псевдо-аристократических семей. Сразу понятно, чего он хочет, а чего боится. Так и надо – друзьям говорить всю правду и напрямую.

Дрыщ помолчал немного, а потом признался, смотря не на меня, а в сторону:

– Не хочу портить репутацию.

– Хорошо, я никому не расскажу, что ты нормальный, – пообещала я.

– Тогда давай спать? – предложил мой новый друг, – Уже поздно, твое тело устало.

– Спасибо за заботу, – искренне поблагодарила я, – Могу лечь посредине чердака?

И он выключил свет. Я легла на жесткие доски и поджала под себя ноги. Усталость этого дня накатилась, как пресс-папье на письмо, и веки отяжелели в момент. Пожелав дрыщу спокойной ночи, я подложила под щеку ладошку и мирно заснула.

Так мы встретили ночь.

– Ва-андерос! – взревел надо мною голос, и я проснулась, сразу почувствовав, что лежу на жестком, неудобном полу.

Крик все еще стоял в ушах, и я недовольно протерла глаза. Что за зеркальный бред?! Зачем будить так резко? Ведь таким манером довести до заикания человека можно!

На чердаке было светло. Свет заливал все пространство, огибая темные фигуры господина директора и Льюиса. Мальчишка выглядел испуганным. Интересно, почему? Я ни умирала, ни кричала, ни стонала, ни звала на помощь, а значит, поводов для паники не давала.

Обратила внимание, что Верховный одет в непривычную одежду – черный балахон – а на груди болтается огромная золотая цепь с овальным медальоном. Символ внутри изображен мне неизвестный. Интересно, что это за атрибут сладкой жизни директора?

– В сознании? Нас слышишь, понимаешь? – быстро чеканил слова директор, оглядывая меня с такой внимательностью, будто он – доктор, а на прием приволокли больную.

– Все в порядке, – отмахнулась я, потирая бок.

Мышцы затекли, и даже ноги будто не слушались. Отлежала, наверное. Спать в неудобной позе на жестком полу – не самое мое любимое времяпрепровождение.

– Признавайся, что натворила теперь, – не отставал Верховный.

А я-то думала, что им, небожителям и покровителям нашего мира, не до моих житейских передряг и мелочей.

– Ничего я не творила, – на всякий случай, оглядываясь по сторонам, сказала я, – Устала, прилегла отдохнуть…

Дрыщ исчез и в зеркалах не отражался. Правильно, знает, когда лучше не высовываться. Жаль, мне нельзя соскользнуть в одно из этих прекрасных больших зеркал и исчезнуть с глаз директора. Уж больно недовольно он на меня смотрит, будто видит все мои прошлые и будущие прегрешения.

Но человеку не дано проходить сквозь зеркало, так что приходится держать оборону:

– Честное-пречестное… Вчера был такой тяжелый день… то есть, было так страшно… просто невообразимо ужасно находиться здесь… – вспомнила я про поддержание репутации моего друга и выпучила глаза, чтобы продемонстрировать, что я пережила, – Я не знала, когда это наказание кончится и воззвала к Верховным, чтобы меня избавили от этого ужасного испытания…

– Ты заснула, – прервал меня директор, – Никогда еще студенты не встречали меня спящими на полу. Ты не сошла с ума, не забилась в угол, закрыв уши… Железные у тебя нервы, однако.

И столько скепсиса в голосе, что я почувствовала, как почва у меня под ногами затрещала… в фигуральном смысле.

– Было темно, и я устала, – придерживалась выбранной линии поведения, – поэтому заснула, ничего такого не было…

Ответом мне стало осуждающее молчание. Если бы можно было отобразить графически степень осуждения директора, начиная от легкого, потому что подозрение только зиждется и пока гипотетическое, потом среднее, когда уже подозреваешь, но нужны доказательства, до сильного – когда не требуется никаких доводов и тебе итак всё понятно, то директор смотрел на меня с самой высокой степенью осуждения, замешенной на обвинении.

Стало неприятно, и я подумала, что этот Верховный – сумасбродный, слишком самодовольный тип, не способный к адекватной оценке ситуации.

Рядом мялся мой светловолосый знакомый. Он почесал затылок и, косо взглянув на черный балахон, обеспокоено спросил: