Владимир Кириллов - Телебайки. Трагикомические истории из жизни съёмочной группы

– А тебя что? Хеком величают? – спросил Вадим. – Хек это вроде рыба такая есть.

– Рыба тут ни при чем! Хеком меня в деревне прозвали за кашель мой. Хек-хек… дык я не обижаюсь.

– Нет, ну это ж надо! Надо же такое придумать… на воротах стихи публиковать! – поднял вверх большой палец Андрей. – И давно он это практикует?

– Да лет пять как начал дивить народ. Хек-хек… мы уж попривыкли. С утра собираемся, читаем. А в первый раз как увидели – у нас с пересмеху животы подвело!

– А что за мешки с бутылками? – поинтересовался оператор. Он что… пьющий… ваш пиит? Неужто можно столько выпить?

Харлампий рассмеялся…

– Дык это ж мы ему бутылки собираем. Всей деревней! Хек-хек… Чтоб книжку напечатали.

Старик снова достал бутылку и вмиг опустошил ее. Затем отнес в общую кучу и торжественно погрузил в мешок. Оператор довольно крякнул: он успел отснять сие действие.

Спецкор тем временем изучал «письмена» на воротах.

– Да-а… Нестандартно… Зело нестандартно… Ритм не соблюдается, рифма непредсказуема, появляется в неожиданных местах. Вид какого-то скоморошества. Но не рифмоплетство. Какая-то новая форма… Это публике должно понравиться, – бурчал он себе под нос.

А написано было следующее:

Закончив чтение, Андрей быстро огляделся и дал указания оператору:

– Сними этот дом, с привязкой к местности; несколько планов села; отдельно ворота; крупным планом – стихи. И Харлампия у ворот… Ну, да что я тебя учу – сам знаешь!

Завершив наружную съемку, съемочная группа, ведомая захмелевшим Харлампием, последовала в дом поэта. С опаской ступив на прогнившее крыльцо, остановились у входной двери, обитой ржавым дерматином. Харлампий постучал в окно.

– Заходите, открыто! – послышался решительный баритон.

Мужчина, встретивший их, никак не соответствовал своему внушительному голосу. Был он хлипкого телосложения, к тому же плешив. Но эти лучистые глаза! Про них можно было написать отдельную повесть.

– Иван Петрович, – представился он. – С кем имею честь?

– Андрей, журналист, – протянул руку Андрей.

– Петр, оператор.

– Вадим, водитель.

– Мы бы хотели, Иван Петрович, снять про вас сюжет, – Вы человек искусства, безусловно, талантливый, … Думаю, людям будет интересно познакомиться с вашим творчеством… вашим вглядом на… – смешался в речи Андрей.

– Искусство, творения, талант, – усмехнулся поэт. – Как мне все это настохорошело! Не люблю высокопарных слов. Вообще, искусство – это большая редкость, должен вам заметить! А я всего лишь сочинитель. Отчасти – сумашедший… Да-да… у меня бывают припадки… чего скрывать! Кто-то называет это вдохновением… – Он, как саблей, махнул рукой. – Но не пытайтесь меня унасекомить. У вас этот номер не пройдет!

Иван Петрович нервно прошелся по комнате, ероша седые виски. Подумав, сел за стол.

– Впрочем, я готов! – решительно заявил он. – Зачем заставлять себя упрашивать! К чему это слащавое бабское кокетство?! – Такой антураж вас устроит? – он указал на стол, заваленный рукописями и множеством исписанных листов.

– Вполне! – мгновенно собрался Андрей. – Петя, включай камеру! Хотя погодь! Чашку с алычой убери из кадра.

– А мне можно к Питу присоседиться? Хек-хек-хек… рядком посидеть?

– Мы тебя уже сняли, Харлампий! – огрызнулся оператор. – Хочешь к чужой славе примазаться?

Интервью было занятным. Иван Петрович рассказал, что многие годы проработал ветеринаром, пока не развалился колхоз. Сейчас он на пенсии; все свободное время отдает сочинительству – написанию стихов. На вопрос о том, почему он пишет в такой необычной манере, поэт ответил, что традиционная форма ему давно наскучила.

– Поэтическая мысль не должно быть скована рамками условности, – страстно убеждал поэт. – Поэзия – это мысль в электрическом поле чувства. И эта мысль должна сама рождать форму – ритмику и рифму, максимально действенную в каждом конкретном случае.