Александр Чумовицкий - Золотой запас Колобка. Товарищество Добрых Некромантов представляет

Здравствуй, милый роддом!

– пуповина овина и тына —

В горле комом знаком и с пригорка уже недалёк.

Накрывайте столы! Возвращение блудного сына.

Накрывайте столы! Возвращается ваш колобок!

У хозяина дач за забором удачна скотина,

К ним не скоро палач, до мороза питание впрок.

– Здравствуй, тёртый калач!

– сквозь штакетник орёт буженина. —

Да минует беда бедуина тебя, колобок!

У чужих ни кола, ни двора, ни шатра, ни сарая,

А у нас, как вчера – колокольни вздымают зенит,

А пока нам пора – комбикорма до самого края.

А и дед со стаканом – и челюсть в стакане звенит.

Золушка прикатила на бал в тыкве – вся чумазая и перепачканная сажей – и в отрепьях.

Восхищённый принц тут же пригласил её танцевать, не обращая никакого внимания на наряженных и намакияженных мачехиных дочек.

Ну и правильно!

Надо же думать, как правильно собраться на бал. Всё-таки, бал-то – не новогодний, а Хэллоуин.

Королевство не меряно, красавицы не считаны, а мздоимство такое, что ежели чего сам не сделаешь, а кому поручишь – считай пропало.

Поэтому принц сам ходил от дома к дому с хрустальной туфелькой, стучался и…

– Мадемуазель, прошу вашей ноги!..

До руки и сердца так и не дошло.

***

Золушка дремала в кресле у очага, когда в дверь постучали.

– Кто там?

– Госпроверка, откройте!

– Дёрните за верёвочку, – сказала Золушка, – засовчик поднимется, и дверь откроется.

Дверь открылась, и – ах! это был принц! Кудри уже, конечно, слегка порастрепались и поседели, румянец от щёк переполз на нос – и всё же это был он!

– Мальчик мой, – растроганно сказала Золушка, – как же ты долго меня искал!

Принц побледнел, узнавая Золушку, но – порядок есть порядок – похрустел хрусталём и произнёс дежурную фразу: – Мадемуазель, вашу ножку, пожалуйста!

– Да уж какая мадемуазель, – махнула рукой Золушка, – уже давно вовсе маркиза Буратино де Карабас.

Принц качнулся, но она поспешила подставить стул, на который он плюхнулся, и быстренько добавила:

– И давно уже безутешная вдова.

И высунула из-под кринолина изящную артритную ножку.

Ночные облака разошлись, и в центре тёмного небосвода нагло и пугающе нависла гигантская бледная луна. Вокруг неё – к морозцу – отсвечивал серебристый круг, а внизу простирались чёрные в ночи поля и белеющая между ними бесконечная дорога.

Если бы сейчас в городке проснулся хоть один обыватель, а ещё и догадался выглянуть в окно с биноклем, то увидел бы три уходящие из города фигуры. Они уже были далеко, казались маленькими, но их ещё можно было различить и узнать.

Слева шёл кот Бегемот. Справа шёл кот Базилио. А между ними шёл человек в хитоне. Тихим голосом, слегка жестикулируя, он что-то рассказывал. Уши котов стояли торчком, хвосты безвольно висели сзади – коты внимали словам Учителя про Блистающий мир.

С высокой горы их провожали взглядами Воланд и ставшая от горя ведьмочкой лиса Алиса.

– Мессир, – бормотала Алиса, – ведь как родного! Кормила, поила, блох вычёсывала… – Она отвернулась и тихо заскулила.

– Не надо, – сказал Воланд. – Они сами выбрали свой путь. Оттуда никто ещё не возвращался. По крайней мере – целиком.

А Куклачёв уводил котов всё дальше и дальше.

Алёнушка выскочила в сенцы, погрюкала вёдрами. Бадьи надёжнее, зато оцинкованные легче. Прицепила к коромыслу, побежала за молоком.

Погода за ночь переменилась. Не зря солнце красное в тучу садилось, а братец Иванушка рогами упирался, не хотел в стойло идти. А она-то на медовуху думала.

Потеплело. Кисельные берега чавкали под ногами. Вдоль по кромке выпал творожок. А по самой середине, поднявшиеся со дна и раздувшиеся, плыли трупы врагов.

Опять дети без молока к каше! И куда Онищенко смотрит!

Дети уже встали ни свет ни заря, достали из сараюшки мужнины сети и с криками и гиканьем отлавливали утопленников. Самый младший уже понёсся барабанить в дверь, будить отца: «Тятя, тятя!..».

Алёнушка даже чертыхнулась. И этот хорош, не мог запереть сети, как надобно. Она повернулась и пошла к дому – сейчас у неё все получат. Всем даст. Детям – каши, братцу козлу – тех ещё кренделей, чтоб не выступал, мужу – что заслужит.