Валерий Поволяев - Охота на убитого соболя

– Извинись сейчас же, – тихо попросила Ольга.

– Извини, пожалуйста, – Вадим улыбнулся широко, открыто – улыбка, которая ей нравилась, на лице его возникло некое суматошное движение, и это движение вызвало у Ольги ответную улыбку. – Ну вот, – вздохнул Вадим облегченно, – вот ты и оттаяла, вернулась из-за облачных высей на землю. Я с тобою разговаривал, а ты не слышала. Это была ты и не ты одновременно. Ты здорова? Хорошо себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Тогда прошу – не уходи.

– Эх, Вадим, Вадим, ведь ты же… – Ольга мотнула рукой, сбивая наземь дымовое кольцо, устремившееся к ней, хотела сказать, что Вадим ведет себя, как баба, но не стала ничего говорить – ей расхотелось обижать этого человека.

– Мужчина ведет себя так, как позволяет ему женщина, – угадав, о чем она думала, проговорил Вадим. – Неписаная истина.

– Фраза, за которой ничего не стоит.

– Ой ли! – живо воскликнул Вадим, сморщился обиженно, словно у него что-то заболело, перехватило дыхание, на лбу выступили мелкие блестки пота. – Хочешь, я на колени плюхнусь перед тобой, попрошу, чтоб ты не уходила, а? Хочешь?

– Нет, не хочу, – Ольга приблизилась к Вадиму – что-то в ней дрогнуло, сместилось. Она подумала, что не должна, не имеет права мучить этого человека, и вообще в этой ситуации она обязана быть добрее, чем на самом деле. Но тогда как же Суханов?

Почувствовала, что терпит крушение, судно, на котором она плывет, потеряло управление, врезалось в камни, в пролом хлынула вода, еще немного, и корабль опрокинется, ткнется мачтами в донный песок и никогда никуда уже не поплывет. Видать, печальные люди испускают некие волны, лучи, эти волны передаются другим людям, заставляют их грустить, заботиться невесть о чем, ощущать тоску и тягу к теплу и душевному покою.

Досадливые морщины сползли с лица Вадима, обида стекла, он почувствовал перемену в Ольге, спросил тихо:

– Тебе плохо?

– Да.

– Тебе со мной плохо? – попытался уточнить он то, что не надо было уточнять, увидел, как в Ольгиных глазах вспыхнуло что-то колючее, яркое, понял, Ольгу лучше ни о чем не спрашивать. Он был все-таки умным человеком, этот Вадим, понимал, когда идет карта в игре, а когда нет. – Ох и женщина! – воскликнул он, и Ольге почудилась в его голосе горечь.

А Суханов все продолжал ждать, хотя ждать уже не надо было, посматривал на часы, прислушивался к шумному говору молодых соседей и думал о том, что он, возможно, обманывает себя, придумав историю с Ольгой, с тем, что он в нее влюблен, а она, в свою очередь, влюблена в него. Впрочем, насчет того, что Ольга в него влюблена, может быть промашка, в этом надо еще здорово покопаться, посоображать, что к чему, свести концы с концами, и если концы действительно сойдутся, то осторожно сказать самому себе – да, синьор, она в вас влюблена. Шепотом, втихую, только для себя и ни для кого из окружающих. Чтобы не опошлить, не оскорбить светлое чувство. Суханов вдохнул: похоже, что он имеет две души, два начала, в море он один, на земле – другой. В море у него и решительности больше, и хватки, и смелости, а на земле его, глядишь, вот-вот озноб пробьет – из-за того, что не пришла женщина. И вообще, чуть что – походка уже делается деревянной, чужой, кости ноют, в голове появляется медный звон, в теле вялость, словно бы он сам себе не принадлежит.

Он никогда не задумывался над тем, есть у Ольги кто-нибудь, кроме него, или нет, а сейчас подумал – точнее, даже не подумал, а понял, твердо, окончательно определил – есть! Суханов знал, что Ольга была замужем за каким-то ломучим нервным парнем, который устраивал ей бабьи истерики, пытался бить, но Ольга умела постоять за себя, и тогда парень, понимая, что ничего у него не выходит, Ольгу он не устрашит, не покорит, заливался слезами, рыдал, ползал перед ней по полу, целовал ее туфли и громким патетическим голосом, будто трагический актер, выкрикивал разные лозунги. Ольгин муж работал на телевидении то ли режиссером, то ли оператором, то ли организатором массовок – кем точно, Суханов не знал и никогда не задавался этим вопросом, а Ольга не говорила – в общем, был тот человек близок к искусству и старался эту близость оправдывать показательными выступлениями в жизни.

В конце концов он смертельно надоел, и Ольга ушла от него.

Что-то острое, сильное, больное пробило Суханова, заставило вздрогнуть, он сморщился, звуки кафе уползли куда-то в сторону, истаяли, и в наступившей пронзительной тишине он услышал стук собственного сердца, бившегося мерно и горько, словно метроном, установленный на братской могиле, ощутил острую секущую тоску, и ему сделалось трудно дышать. Так иногда бывает тяжело дышать на высоких широтах в гулкий мороз – стужа выедает кислород в воздухе, воздух становится крепким, как спирт, и, кажется, таким же сухим и горьким, хватанешь его, а он колом застревает в глотке, ошпаривает нёбо и язык – не воздух, а растворенный в огне металл. Вот и сейчас Суханову показалось, что он хватил полным ртом именно такого жгучего морозного воздуха. Почудилось, что у него на глазах выступили слезы, но слез не было. А может, и были они, но только недолго держались – испарились почти мгновенно. Подошла Неля, сделала укоризненное лицо, уперла руки в бока.