Сергей Бабинцев - Легенды забытых краёв

– Я же сказал, довольно! Ложь, поклёп, ковы! И на кого? На таких людей! Увести мерзавца, бросить в темницу! Вы всё записали? Можете быть свободны. Беседа с этим отребьем утомила меня, отложим дела на потом.

Когда секретарь исчез за дверью, старший дознаватель встал и медленно подошёл к створчатому окну. Его лицо кривилось, как от зубной боли. Сотника нужно было спасать. Побег, самоубийство, холера… Что угодно, лишь бы успеть до того, как Желтофиоль выберет себе новые туфли взамен испорченных колючками чеснока. К счастью, примерка пока осложняется изрядным слоем бинтов, сделавшим изящную ступню императрицы похожей на колоду. Но как только опухоль спадёт…

Медлить нельзя. Уязвлённая гордость привыкшей сражаться в первых рядах правительницы не позволит ей простить ослушника. Роли не сыграет даже тот факт, что каждая подобная вылазка стоит жизни сотням воинов, защищающих госпожу телами, а значимый эффект приносит далеко не всегда. Да и кто посмеет сказать великой императрице, что она неправа? Что её сказочная удача и легендарная неуязвимость в бою не распространяется на других? Нет таких смельчаков. Что там говорить, большинство вовсе не видит в поведении государыни ничего странного! Иногда кажется, будто их кто-то околдовал…

Нет, Рэндолла-младшего точно надо вызволять. Лорд-командующий не простит ему смерти храбреца. Если всё сложится удачно, тот станет уже семьдесят седьмым членом их тайной организации, созданной во имя спасения Империи… и здравого смысла. А однажды – Шенк твёрдо в это верил – за ними пойдут тысячи людей без фанатичного блеска в глазах. Людей, способных думать, а не слепо подчиняться. И тогда… Впрочем, настолько далеко он пока загадывать не смел.

По двору замка прокатили тележку с туфлями на высоченных каблуках, а за ней ещё две – с кольчужным бельём. Дознаватель отвернулся от окна и с трудом подавил желание громко выругаться. Нельзя, доносчики повсюду. Вместо этого он долго стоял, сложив руки на груди, и наблюдал задумчиво, как ползёт по столешнице солнечный луч. Стоило поразмыслить как следует.

Наконец, всё было решено. Самоубийство. Нелегко провернуть, но зато избавляет от множества вопросов. А лишние вопросы, как известно, не нужны никому.

– Разум да восторжествует, – произнёс Шенк негромко, а затем стремительно покинул комнату. День обещал быть чертовски длинным.

– Выросло у нас, сынок, как-то дерево сливовое, чудесное. Высотой, значит, саженей двадцать, а на самой верхушке плод, да такой, скажу тебе, крупный, да такой ароматный! Не захочешь – облизнёшься. И никто тот плод сорвать не мог, как ни пытались. Карабкаться начнёшь, так либо шлёпнешься разом, либо глаза листьями поранишь. Коли и доберёшься до середины – непременно или ветки слишком тонки окажутся, или руки-ноги ослабнут. Лестницу приставишь – вместе с нею и упадёшь.

Но это всё бы ещё ничего. А вот когда осень пришла, а слива как висела, так и висит, тряси не тряси, тогда послали за мудрецом.

Мудрец усы в пиве измочил, коржиков пожевал, да и указал: дерево не трогать, а только ждать, что будет. Ибо такова загадка природы, а загадка… как то бишь её… «загадка есть продукт таинственный и человеческому пониманию недоступный». С тем и уехал.

Осень прошла, зима лютует, а слива знай себе висит. Крутобока, красна. От мороза да ветра ничуть не скукожилась, даже больше стала. Чудеса, да и только. Хотели уж было срубить дерево от греха подальше, да слов мудреца побоялись. Природа ведь она того… Загадка, одним словом!

Так и весна незаметно вернулась. Морозы на убыль, ледоход вовсю. Отмучились, стало быть. Глядим, а слива-то, никак, падать собралась! Да и пора бы уж: выросла с целый арбуз, ствол под весом таким гнётся. Опять за мудрецом послали. Пришёл под парусом, угостился, как положено, велел сызнова ждать. Теперь уж, правда, и сам остался. День прошёл, второй, третий, мудрец как будто домой засобирался. Скучно, да и недосуг. Человек учёный, понимать надо. А на четвёртый день, с утра самого, как затрещит вдруг в дереве что-то!

Все, конечно, к сливе, мудрец с портняжным аршином несётся – чудесный плод, стало быть, в обхвате измерять. В книгу потом занести грозился. Ветка, зрим, надломилась, едва держит. Такую-то махину поди, удержи! Бабы плачут: сочувствуют, знать. А потом, как совсем в той ветке сила иссякла, так и грохнулась слива наша оземь. Треснула аккурат посерёдке, а там, где косточке быть, зверь оказался крылатый. Сам чёрный, глазищи как у кошки, и хвост змеиный. Мудреца первым делом облапил и как не тянули, сойти не желает. Так бедняга со зверем тем в город и ушёл. А и поделом: куда ж ты, голова учёная, первым в незнакомую трещину-то лезешь.