Александр Саблин - Вредные привычки

Я протянул сержанту десятку, но тот отказался. Милиция, в отличие от остальных смертных, согласно правительственной индульгенции имела право опорожнять свой мочевой пузырь за счёт бюджета.

Меряя шагами туалет – пять шагов в одну сторону, пять в другую, – сержант смог выдержать мои углублённые размышления над жизнью ровно две минуты тринадцать секунд. После чего остановился и, достаточно деликатно постучав в дверь кабинки, попросил:

– Заканчивайте.

Тянуть время дальше смысла не имело. Чтобы не исчез элемент достоверности, я спустил в унитазе воду и отворил дверцу кабинки. «Маятник» замер. Обойдя сержанта, я глянул на себя в зеркало и сполоснул над белоснежной раковиной руки. Стоя у стены, сержант, не отрываясь, наблюдал за моим туалетом.

Я стряхнул с рук воду, аккуратно вытер бумажной салфеткой и, мысленно извинившись, прямым в подбородок отправил милиционера в нокаут. Потом открыл дверь кабинки и, втянув сержанта внутрь, усадил на унитаз. Сидеть он не хотел, и мне пришлось приткнуть его голову в угол. Закрыв дверь, я поправил перед зеркалом причёску и, миновав стол с лесной леди, уверенным шагом проследовал к автостоянке.

И женщина, и пострадавшие находились там, где я их оставил. Шофёр уже делал попытки встать, а вот Чугунов к своему положению был совершенно равнодушен. Цвет его лица мне не понравился. Женщина поднялась со скамейки и спросила:

– Милиционер только что ушёл за скорой. Вы его случайно не встретили?

Я сказал, что нет. В некоторых из припаркованных на стоянке автомобилей можно было различить людей. Кажется, я влип – и влип по-крупному. Я подошёл к «Волге», открыл салон и, подхватив Чугунова на руки, с трудом загрузил на заднее сидение. Женщина следила за моими действиями с лёгкой тревогой.

– Садитесь, – сказал я, – мы сами отвезём его в скорую.

После девяностокилограммового тела Чугунова ее чемодан показался мне пушинкой. Я запер багажник на ключ и, дождавшись, когда женщина займёт место в салоне, вырулил на проспект. За всю дорогу никто из нас не проронил ни слова. Я помог санитарам перегрузить Чугунова на носилки и, открыв багажник, хотел вернуть чемодан.

– Пусть он пока побудет у вас, – попросила женщина. – Когда понадобится, я дам вам знать. И можете не беспокоиться: и за хранение, и за доставку я вам заплачу.

Она достала из сумочки блокнот, ручку и попросила продиктовать номер телефона. Я решил, что хуже уже не будет.

– С одним условием, – сказал я, – номер телефона дадите мне вы.

Протянув свою визитку, она предупредила:

– Раньше четырнадцати не звоните.

– Решили все-таки не расставаться? – спросил я.

– А вы разве бросили бы человека в таком состоянии?

– Даже после того, что случилось?

– Это он от отчаяния, – нахмурившись, произнесла она. – Просто не нашёл других аргументов, чтобы меня удержать.

Не знаю почему, но я ей поверил.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Екатерина… Климентьева.

– Ну, а меня Александр Дробышев, – представился я. – Надеюсь, что сегодняшняя стычка пойдёт вашему приятелю на пользу.

– Вряд ли, – сказала она. – Он обязательно постарается вас найти. А если найдёт, то одними извинениями вы от него не отделаетесь.

– Не думаю, что мне придётся извиняться, – сказал я. – Впрочем, если ему нравятся такие приключения, то пусть попробует.

– По-моему, вы просто не представляете, во что вы ввязались, – сказала она.

Тут она была неправа: кроме его фамилии, имени и отчества я знал о нем и много других интересных вещей, как, впрочем, и о ней самой. Но даже если бы он действительно числился Мастером Художественного Слова, то и тогда бы я не стал ему сочувствовать. Мне никогда не нравились люди, унижавшие близких, даже когда те позволяли им это делать.

– Ладно, – сказал я, – надеюсь, сегодня ему будет не до оперативно-розыскных мероприятий.

Во взгляде, который бросила на меня женщина, такой уверенности не прочитывалось. Я проводил Климентьеву до больничных дверей, попрощался и сел за руль. У меня оставалось ещё целых три часа, чтобы заработать на бутерброд с маслом. А кроме того, мне ещё предстояло определиться с местом для хранения её чемодана.

Я позвонил ей около двенадцати ночи.

– Надеюсь, с вашим женихом все в порядке? – спросил я.

– Это смотря с какой стороны беспокоиться, – сказала она, – в себя пришёл, но врачи оценивают состояние как тяжёлое.

– Вам он уже успел высказать свои пожелания?

Климентьева понизила голос: