Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга первая

Вятша вернулся в Зибуня ранним летним утром, понурив голову с поседевшими прядями на голове и неумело работая двумя костылями. Левой ноги не было по колено. Он спешил домой, но дома его никто не ждал. Дед отошел к праотцам задолго до этого, мать умерла от лихоманки ещё в прошлом году, а отец тихо сгорел от горя. Его схоронили соседи за три дня до возвращения Вятши из странствий. Вятша затворился в доме и долго оттоль носу не казал, да и старые друзья-товарищи тоже не особо его старались на улицу выкликать. По большей части все уже женами успели пообзавестись, и даже детишек нарожали, а те, что покамест холостяком хаживали, так на кой им одноногий приятель? На улице с таким пройтись – одна стыдобища! Да и нелюдимый стал, сыч сычом. Нет, оно понятно, горе, чай, свалилось не шуточное, и все ж чего сразу в домоседы записываться?

Когда Вятша малость попривык к тому, что теперь он сам по себе, то стал думу-думать, как дальше жить? Это вон раньше девки ему чуть ли не шею вешались, а теперь, когда без одной ноги, какая ж пойдет? Прежде по улице гоголем хаживал с шумом да с песнями, а нынче проковыляет тихомолком, и никакая девица не взглянет, а если и взглянет, так лучше б уж и вовсе не глядела – в глазах-то жалость! Товарищи к нему не сказывались, и сам он к ним не напрашивался, девицы нос воротили, а кумушки-соседки, до чего ж бабы любопытные, любой разговор норовили на то вывести, чтоб рассказал, как обезножел. Не любо стало Вятше тут жить, ой не любо… Продал он тогда отцовские хоромы и прикупил себе невеликую хибарку на окраине Зибуней, аккурат под самым городским тыном. Народ тут особо в душу не лез – не сказывает новый сосед, что у него за беда приключилась, ну, стало быть, так и надо.

Обжился Вятша на новом месте, с соседями мало-помалу перезнакомился, начал им по хозяйству помогать. Все ж хоть и без ноги, а руки-то целы, сноровка на месте. Опять принялся баньки рубить и печки складывать. Пригодились дедово да отцовское ремесла. Зажил он не богато, но и не бедно, не токмо что на одного хватает, а и вдвоем прожить можно. Да только, опять же, кто ж за калеченного пойдет? Хоть и сварганил заместо пустой ноги калабашку деревянную, так что без костылей ходить можно стало, да штаниной её прикрыл, но ведь и так все знают, что колченогий. Прежним зазнобам уж не до него, по три люльки качают да мужьям кашу варят, к соседским дочкам, что в невестин возраст вошли, тоже свататься не с руки – за седые пряди да за руки умелые давно уже его не Вятшей называют, а уважительно – Яромилычем, словно старика какого…

Может, со временем и нашёл бы Яромилыч себе жену – ведь не дряхлым дедом он вернулся в родные Зибуня, даже не середовичем ещё. Пусть и без одной ноги – но руки, голова и всё прочее, что для семейной жизни нужно, при нём осталось. А что нелюдимый – ну, так иной бабёнке оно и лучше. Разудалому весельчаку, у которого шило в одном месте, как бы не стало тесно в тихом семейном гнёздышке – чего доброго, пойдёт по чужим бабам шататься, да серебро, в хозяйстве нужное, в кружале спускать. Может, и согласилась бы выйти за одноногого угрюмца какая девка с изъянцем – косенькая, рябенькая либо пухлая сверх меры, над которой подружки посмеиваются, а парни-женихи стороной обходят. Или перестарка, что в пору расцвета из-за гордости своей женихов распугала. Или, напротив, ласковая дева, которая однажды не в меру податлива оказалась и от проезжего молодца байстрюка прижила. Или честная вдовица, без мужа горюющая…

И на возраст, давно уже не жениховский, и даже на увечье не посмотрела бы. В конце концов, всякое в жизни бывает. Кого бес под руку толкнёт, да так, что трезвёхонький да сноровистый мужик самому себе топором пальцы оттяпает, кто в стычке с лихими людьми глаза лишится, кого зверь погрызёт, кого на рати посекут. Но всякий телесный изъян внятную причину имеет. А Яромилыч наотрез отказывался рассказывать о том, как и почему лишился ноги.

Вот это и пугало. Шептались – давным-давно, будто бы, вышла одна девка за мужика однорукого, легли они спать, и ночью девка почувствовала, как отсутствующая мужняя рука её оглаживает. Липкая, склизкая, холодная… А всё потому, что жених её с тёмной силой спознался и руку не на честной рати утратил, и даже не по несчастливой случайности, а сам пожертвовал её на недоброе дело. В эту брехню, понятно, никто не верил. Однако соседи, даже те, чьих подросших дочек женихи по разным причинам не баловали вниманием, не заводили с Яромилычем приличных окольных разговоров: мол, мужик ты уже не молодой, а всё без пары, пора бы… И сам он ни к кому сватов не засылал.