Михаэль Цвик - Бесстрашные

– И это правильно, фрейлейн Элли.

– В четыре часа вы ушли, по вашим утверждениям, из замка?

– Да, в четыре часа я покинул графа.

– В семь часов на ковре обнаружили кровавое пятно. Кинжал, лежавший в крови, принадлежал графу, употреблявшему его в качестве разрезного ножа для книг.

– Совершенно верно.

– Кровавый след тянулся по мраморной лестнице к выходу. Простыни с кровати графа исчезли, так же, как и труп, который, очевидно, завернули в простыни.

– Да, так утверждал суд.

– В то утро видели автомобиль, следы которого вели к озеру Гарда. В автомобиле, найденном впоследствии, также были обнаружены следы крови.

– Дальше, фрейлейн Элли, дальше!

– Вас стали искать, но не могли найти в течение трех месяцев. Вы жили под чужим именем в Каире и вели там расточительный образ жизни, располагая крупными суммами денег. В ту ночь, однако, из замка графа исчезли бриллиантовая и рубиновая коллекции, известные всему миру. Несгораемый шкаф был открыт. Ключи, вынутые вами, очевидно, из кармана убитого, были найдены в его комнате. На дверце несгораемого шкафа нашли отпечатки ваших пальцев, а при аресте на вашей руке был дорогой рубиновый перстень из коллекции графа. Объяснить происхождение своего богатства вы не могли…

– И все-таки меня спасли! Как мне это понимать, фрейлейн Элли? – насмешливо перебил он.

– Это совсем другой вопрос, господин Швиль; но оставим его. Я сама не знаю, почему затронула эту тему. Простите, мне не надо было этого делать.

– О, фрейлейн Элли, все вопросы, которые вы задавали мне, стали за последнее время частью моей жизни. Ведь мне приходилось в течение нескольких месяцев отвечать на эти вопросы, и поэтому маленькое повторение ничего не значит. Но в этой каюте я с таким же успехом могу уверить вас в своей невиновности, как в свое время моих судей.

Я могу только повторить то, что уже повторял бесчисленное количество раз: я не убивал графа. К дверце шкафа я мог прикоснуться, когда он мне в ту ночь показывал коллекцию. Рубин, бывший у меня на пальце, он подарил мне в знак признания нашей дружбы, – и я с честью носил его до моего ареста. Я не явился в полицию, потому что на Востоке не читал никаких газет и ничего не знал о смерти графа. Чужое имя я принял из-за женщины, преследовавшей меня, потому что не видел никакого другого средства, чтобы избавиться от нее. Имя женщины я назвал суду, но ее не нашли, и поэтому моему заявлению не придали никакого значения. Остается, значит, только ответ на вопрос, откуда у меня были средства для такой расточительной, как вы выразились, жизни. Мой ответ тоже должен быть вам знаком по судебным отчетам.

Однажды в Каире я нашел на своем столе голубой конверт с чеком на сумму, превышающую пять тысяч фунтов. Чек был выдан на мое настоящее имя. Я ломал себе голову над тем, кто мог прислать мне чек и положить конверт на стол. Единственный человек, знавший мое местопребывание, был граф Риволли. Ему одному также были известны мои денежные затруднения, и только он мог дать мне чек. В течение двух недель я не пользовался чеком, пока у меня не вышли все деньги. Только тогда я взял из банка деньги. Эта таинственная история с чеком мучает меня с тех пор, как я узнал о смерти графа.

– А почему вы отправились именно в Каир?

Я археолог и надеялся примкнуть к экспедиции профессора Релинга. Моим самым пламенным желанием было покинуть Европу на несколько лет. К сожалению, из этого ничего не вышло, потому что общество, собиравшееся финансировать работы профессора, обанкротилось. Члены экспедиции разъехались, а профессор присоединился к исследователю Лингбаю – оба и до сих пор находятся где-то в пустыне Гоби.

Она помолчала. При скудном свете полупритушенной лампы он мог различить, как вспыхивали временами ее глаза, похожие на агаты.

– Это все я уже читала, – сказала она наконец.

– И какое же вы вынесли впечатление, фрейлейн Элли? – его голос был тихим, настаивающим.

– Мне кажется, что вы убили графа: ваша защита вплоть до таинственного чека довольно хорошо скомбинирована. Вы шаблонны.

– Так я и думал, фрейлейн Элли, – горько рассмеялся он. – Но оставим это. Если бы я только знал, для чего меня спасли, для кого моя жизнь может представлять ценность! Вчера вечером еще я был счастлив, что победила справедливость. Но теперь мне так же тяжело, как и в моей камере. Разве мое имя стало чистым, разве моя честь восстановлена? Нет, ничего, совершенно ничего.

– Вы меня смешите, господин Швиль. На рассвете вы были бы уже трупом, а теперь живете, спите в теплой, хорошей постели, курите прекрасную сигаретку, и перед вами сидит женщина, к которой вы, по вашему же утверждению, так стремились. Вы идете навстречу новой жизни, о вас заботятся, как о ребенке…