Станислав Малозёмов - Всю жизнь я верил только в электричество

– А ну, гуляй теперича, станишники! – дядя Гриша перед этим воззванием махнул гармонистам, чтоб притихли. – На всю Ивановскую гуляй, счастливую жисть молодым нагуливай! Ешьте-пейте, гости милаи, да доброй жизни им загадайте!

Народ повиновался немедленно и опрокинул дружно по рюмке с водкой, после чего приступил к аппетитному закусыванию таким разнообразием застольным, что даже у тех, кто его готовил и попутно жевал, включая и нас , пацанов, возникло повторное желание присоединиться к гостям. Удерживало только то, что в нас втолкнуть уже было невозможно даже маленькую кругленькую карамельку «рио».

И так бы, может, и побежал замечательный праздничный вечер, но тут поднялся над столом и народом могучий двухметровый дядя Сеня Сухачов и сказал как диктор Левитан.

– А вообще, если по порядку жизнь начинать, то невесту сперва выкупить положено! Не выкупал невесту? Значит, ни тебе, ни ей цену знать не будете. А это, считай, и не жизнь, когда супруга не ценишь, али супружницу.

– Мля! – тихо охнул по прежнему стоявший позади молодых дядя Гриша Гулько. – Это ж мне кол затесать на башке моей дурной! Запамятовал, мать иху, кто всё придумал. Давай, Наташка, дуй в комнату, братики малые Серёгины, за ней! Торговаться будете. Но не отдавайте за гроши. А то грош и цена ей будет. А просите больше. Пока карман у него не сквасится. Разбежались.

Тут я заметил отца своего и маму. Они шли с бабушкой Фросей от дома. Только, видно, приехали на отцовском мотоцикле-козле. Я так обрадовался, что вылетел из палисадника, как необъезженный конь из стойла. Добежал, обхватил маму за талию. Она нагнулась и нежно поцеловала меня в щеку. Отцу я подал руку как положено мужчине.

– Соскучилась я, – мягко сказала мама. – Когда домой поедешь?

– Пусть тут дышит, – тронул её за плечо батя мой. – Успеет ещё отравиться этим городом. Тут воля. А там – асфальт и радио орёт на каждом углу.

Мама очень стеснялась деревенских. А деревенские незаметно, но сторонились её, хотя и уважали. Просто мама моя и в молодости и в старости держала осанку польской панночки, одета была с иголочки и по последней моде, потому, что всё слизывала с журнала «Работница», в который вклеивали выкройки. Мама была голубой крови, отец её служил в Белом Войске польском (о чем мне никогда не говорили и дедовские фотографии прятали в особом холщевом мешочке. Боялись. Помнили времена репрессий. Рассказала мне мама про деда только когда мне перевалило за тридцать. Раньше, молодому и буйному, говорить такое мне боялись. Мало ли что). Она и вела себя как аристократка, хотя и не надменно, но так, что это вызывало лёгкую оторопь у деревенских. Общались они вежливо, культурно. Но мама владимировским так родной и не стала. Встречались не часто. Причем обе стороны искренне чувствовали непонятную неловкость друг перед другом. И сдержанные отношения между ней и деревенской роднёй так и застыли до конца жизни всех, по очереди уходящих в иной мир.

Мы вчетвером дошли до столов, родители сели на места, какие показала бабушка. Молодых все не было.

Торг шел в доме, а из недр его через открытые окна и двери летали по округе визги, смех, строгие пацанячьи возгласы «маловато будет!» и весёлый, довольный хохот молодоженов. Длилось это вымогательство примерно полчаса. И к моменту, когда сторговались на какой-то заранее решенной взрослыми сумме, новенькие муж и жена вышли из калитки. Причем, вышли – не правильно я сказал. Вышел-то один Серёга, а жена лежала на руках его как русалка на ветвях, то есть вольготно раскинувшись. Платье её белоснежное подолом собирало пыль с травы и дороги, но это уже её не волновало. Официальная часть проскочила хоть и с сучками, да задоринками, зато всё равно конец ей пришел.

Оставалось только одно веселье, которого одинаково нетерпеливо ждали и гости, и хозяева положения. Гостей прибывало. Подтянулись немцы со своей части посёлка. Человек пятнадцать. Они несли и водку, и какие-то фигурные плюшки, а кроме этого стандартного набора тащили пакеты, свёртки, коробки. Подарки, значит. Дядя Гриша, дружка, самолично встречал, принимал всё из рук новых гостей и тут же передавал предметы, не глядя, в бок. Дарёное подхватывали те, которые к этому назначены были. Они бегом уносили подарки в дом, а водку с плюшками во двор, на запасные столы. Тут же за немцами приплыла делегация корейцев. Они жили в конце поселка на двадцати дворах и имели особое уважение как самоотверженные полевые трудяги, которым неизвестный нам Бог корейский подсказал как выращивать огромные урожаи лука, морковки, какой-то хитрой капусты с длинными узкими листьями и помидоров с огурцами. Они часть увозили в город и продавали на базаре, а часть разносили по дворам чуть ли не всей Владимировке и не брали за это ни копейки. Сегодня корейцы толкали перед собой две тачки. Одну, доверху забитую аккуратно уложенными кастрюльками с их традиционной едой. Пахло из тачки остро, кисло и горько одновременно. Её закатили во двор, поближе к столам. Вторая тачка везла горку из коробок, свёртков и пакетов. Её подкатили через воротца палисадника к окну и дядя Гриша лично передавал подарки в чьи-то руки, причем не одни.