Даниил Киселёв - Летопись

Идя по этой дороге, я встретил деда Митяя, он для меня был как родной отец: воспитывал, вырастил, сделал из меня настоящего мужчину. Единственный в нем недостаток был – это, как и каждому русскому человеку, страсть напиться в хлам. Ему было семьдесят пять. Из одежды были портянки, шапка-ушанка, валенки и рубаха, из которой выглядывала мужская волосатая грудь. На лице густая седая борода. Дед Митяй был настоящим мастером на все руки: строил дома, в которых мы жили; распахивал землю, на которой мы выращивали пшено и овощи; плел корзины, растил скотину, которой мы питались. Даже самогон умел гнать, поэтому он часто напивался, но, несмотря на это, он все равно мог и дверь починить, и дом построить. Дядя Сэм ненавидел его, ходил и говорил, что мы, кроме как водку жрать и самогон гнать, ничего не умели, даже наши горожане не контактировали с ним, больше Сэма слушали.

И вот, подойдя ко мне, шатавшийся по сторонам, как будто побывал на американских горках, спросил:

– Здорово, Тольчик! Что, опять этот американец тебя доставал своими безделушками?

– Ну да, – с улыбкой ответил я.

– Ясно… а что-нибудь нашел из того, что я тебя просил?

– Нет… – печальным голосом сказал я.

– Ясно… ну, будь здоров!

Я попрощался с дедом Митяем и пошел в бакалейную лавку. Подойдя к входу, я открыл дверь и вошел. Она ничем особенным не отличалась: обычная лавка с разбитыми витринами и различным хламом: инструменты, одежда, техника, даже оружие, слегка старое и поломанное.

Подойдя к витрине, я увидел торговца.

Когда он поднялся, он посмотрел на меня самым простым взглядом и поприветствовал меня:

– Привет, Толик!

– Привет…

– Что на сегодня?

Я, сняв и открыв сумку, вывалил ему все свое барахло, которое собрал.

Он внимательно начал разглядывать все, что я принес с пустоши.

– Так-с… посмотрим… часы, микросхемы, провода… книга, – он начал читать название и автора книги. – Анатолий Буденный, «Самогон», – потом он ее отправил к книгам, которые пылятся у него на полках уже много лет.

Какое-то время он рассматривал мои вещи, после чего провел расчеты в журнале и сказал:

– Я могу дать за все это 450 рублей, плюс проценты.

– Давай.

Бартер подошел к сейфу, открыл его и начал считать мои деньги. Я забрал деньги и попрощался с ним. Выйдя из лавки, я пришел к себе домой.

Дом мой стоял у самого края главной площади города. В центре нее стояла ратуша, высокая, полностью белая, сверху которой находился флаг. Что же насчет моего дома? Он построен из железных листов, без окон – самая настоящая коробка. Внутри было достаточно комфортно для меня: в углу стояла кровать, а рядом располагалась тумбочка. На противоположной стороне комнаты стоял по центру стены стол. Письменный. Около двери была вешалка.

Войдя в дом, я повесил сумку, снял с себя все обмундирование: противогаз, ремень с ножом и ПМ, биту и положил рядом с тумбочкой. Закрыв дверь на петлю, я сел за стол, подвинул к себе журнал, который лежал на углу стола, открыл его, положил деньги и стал писать отчет за сегодняшний день. Во время того, как я писал его, кто-то постучался в дверь.

– Кто там? – громко спросил я находящегося за дверью.

– Толя! Это я, открой, пожалуйста, – ответил мне с той стороны женский нежный голос.

Эта была Дуня. Дядя Сэм называет ее Дункан, но мне нравится называть ее Дуня. Она была девушкой слегка застенчивой, запуганной. Она была младше меня на год, худенькая, с заделанной косой и красивым личиком. Дядя Сэм мне всегда говорил, что это моя baby, но я терпеть не мог так называть ее. Он постоянно твердил нам про то, как строились отношения у них на Родине, но я слушать не хотел, но Дуня старалась подчиниться американским нормам и пыталась прислушиваться к ним. Мне было противно слышать из уст «Дункан», что дядя Сэм говорит дельные вещи. А какие это вещи? Активная жизнь, в которой приветствуются зверство, пошлость, не думая о том, что когда-нибудь захочется завести маленького человечка и что для этого надо будет вкладывать огромную любовь. В основном все молодые пары прислушивались к его словам, но я был против этого. Терпеть не мог эту «любовь по-американски».

Открыв дверь, я увидел Дуню, которая стояла в поневе, потрепанной футболке с надписью World War III Veterans Won’t, на шее – платок, а на ногах – кеды. В одной руке была тарелка жареного стейка, на краю которой были вилка и нож, а в другой руке простая кружечка воды с хорошим и ржаным куском хлеба.

– Я подумала, ты есть, наверное, хочешь, – прервала она минутную тишину своим нежным голосом.