Михаил Лызлов: Черный осьминог

В то время, как Аренский со своими товарищами, бессильный что-либо сделать, метался по парикмахерской, ища выхода, через который могли скрыться преступники, Полозов и все «господа» его благополучно удирали. Перед выходом па улицу Полозов на минуту всех задержал.

— Выходите, господа, по одному и не торопясь, чтобы не навлечь на себя подозрений. В наших интересах также необходимо знать, кто наши враги, поэтому мы должны незаметно посмотреть выходящих из парикмахерской — бояться теперь нечего — они ведь, наверное, думают, что мы разбежались уже по Москве…

Тьма ночная густо осела над Москвой. В 1920 году еще редки были фонари на улицах, и дома в полумраке, с облупившейся штукатуркой, имели таинственно-призрачный вид. Если днем все недостатки города особенно неприятно выпирали, то ночью Москва казалась богатым, сказочным городом. Тьма скрывала и прикрашивала все недостатки, городские бреши и лохмотья.

Булькову, проходившему как раз мимо дверей парикмахерской, особенно запомнилось лицо Аренского. Большой нос, чуть искривленный (когда-то в детстве во время ссоры приятель угостил камнем), кожаная черная фуражка, еле прикрывающая копну льняных волос, и серые нервные глаза. Увидевшему его Булькову стало немного не по себе и он решил поскорее скрыться. То же поторопились сделать и остальные.

С этой же ночи на всех вокзалах и дорогах, выходящих из Москвы, были установлены дежурства. В то время проверка документов была явлением обычным, не вызывающим никаких подозрений. Представители ЧК тщательно фильтровали всех уезжающих, но безрезультатно.

Так было в продолжение двух дней.

Все эти дни Аренский ходил, как помешанный. Он цеплялся за обрывок, думая добраться до главного клубка. Каждого подозрительного человека, задержанного агентами ЧК по тому или другому поводу, он прощупывал осторожно со всех сторон. Он знал, что часто крупные преступники проваливались на пустяках. Но попадались только мелкие воришки, пьяницы, от которых ничего нельзя было добиться.

Высшее начальство под личную ответственность поручило Аренскому раскрыть организацию, на которую он сам наткнулся совершенно случайно. Аренский предполагал, что в квартире парикмахера Рублева ютился какой-нибудь притон, куда собирались дельцы черной биржи для приятного времяпрепровождения или, в худшем случае, шайка бандитов, но никогда не думал, что в самом сердце Москвы, чуть не около Лубянки, свила свое гнездо крупная заговорщицкая организация, уже подготовившая восстание, о котором он так неожиданно узнал. Это восстание нужно предупредить во что бы то ни стало, хотя бы ценой собственной жизни!

Особенно не мог простить себе Аренский за промах, который он сделал в тот же вечер. Если бы тогда он окружил квартал, в котором была парикмахерская Рублева, со всех сторон, то преступники были бы пойманы.

А теперь, может быть, их уже нет совсем в Москве… Может быть, они перевели свой центр в другой город…

Товарищ Аренский запросил ряд городов, наиболее насыщенных контрреволюционными элементами, но оттуда по телеграфу сообщили, что никаких данных о каких-либо контрреволюционных организациях не имеется.

«Чисто работают, мерзавцы, сразу видно матерых контрреволюционеров, получивших хорошую подпольную практику конспирации — наверное, руководят эсеры», — думал временами Аренский.

Пока же все было в области пустых предположений. Ни одной нити. Аренский уже думал снять с вокзала дежурства.

После неудачи со специально созданной парикмахерской Рублева Полозов стал действовать более осторожно. Полозов стал искать более прочного пристанища, куда бы, по его выражению, «чекистские ищейки» и носа не посмели сунуть. И за эти два дня он достиг многого.

Полозов после первых же дней Октябрьской революции понял, что открытой борьбой победить Республику Советов нельзя и потому тогда же он сделал вид, что сочувствует всем победам пролетариата.

Как военспецу, полковнику старой армии, ему предложено было занять один из ответственных постов в главном штабе РККА. Это отвечало его целям, и он согласился. В течение всего времени гражданской войны он умело, ловко и незаметно тормозил ход государственной машины.

С одной стороны, он на глазах высшего командования делал работу, которая очевидно должна была принести пользу советской власти в неслыханной труднейшей борьбе, а с другой стороны, он всякими тайными махинациями тормозил ту же работу. Но делал он это так осторожно, что высшее командование, если и не считало его своим другом, то, во всяком случае, видело в нем лояльного советского гражданина и верило ему.