Елена Поддубская - Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 1. Поступление

– Ну вот, так и знал: до вечера маслаться. Когда они собираются спецуху сдавать?

– Ночью, – уверила Рита.

– Ночью… Ночью нельзя, – пояснил комсорг, озабоченно наморщив лоб. – Так. Давай записывай: Штейнберг Юлиан Соломонович, украинец, – фамилию, имя и отчество, которые вполне могли бы послужить поводом для зачисления Юлика в «единичку», комсорг выделил интонацией: государственный административный антисемитизм, нередко граничащий с шовинизмом, Костин и не понимал, и не приветствовал. Ему, русскому парню, росшему в стране, где каждый второй имел происхождение от представителей как минимум двух народностей, любые разделения по расовым или национальным признакам казались отвратительными. Но указ о «постановке евреев на особый учёт» очень даже циркулировал, а места именно им во многих вузах выделялись самым чудесным образом и даже без особых для этого заслуг. Это в зарубежную поездку их не брали, а учиться или работать – пожалуйста! И про национальность, указанную в графе, ему тоже было всё понятно. Костин медленно поднял глаза и воткнулся в абитуриента взглядом, упёртым, но нейтральным. Как у судьи. Похоже, Штейнберг про свои «национальные особенности» знал не понаслышке, ибо глаз не отвёл.

– Украинец, – довольно произнесла Рита, записывающая данные, – серия паспорта, номер, когда и кем выдан?

Костин отцепился взглядом от абитуриента и медленно продиктовал требуемые данные.

– Кафедра зимних видов спорта, – посмотрел он на Юлика, подмигнув.

– … спорта, украинец, – эхом повторила Катя, вписывая данные в другую ведомость и стараясь не отставать от подруги. От усердия Глушко даже прикусила кончик языка. Ничего странного в сказанном студентки не узрели. Великая идея равенства, пропагандируемая коммунистами седьмой десяток, для всех и каждого в СССР являлась единственно приемлемой. Закрыв паспорт, Валентин зажал нос, словно предупреждая чих, и вернул документ хозяину.

– Всё, иди на экзамен, украинец, – он указал на дверь. Догадавшись, что лишние вопросы в этот момент неуместны, абитуриент взял паспорт и пошёл к выходу. – Слышь, как тебя там? Соломонович… – остановил его комсорг окриком, когда дверь уже была открыта. Юлик сжался, ожидая какого-то подвоха, но напрасно: Костин в этот миг думал только о себе. – Скажи там, пусть все сразу заходят, – он повернулся к удивлённым «подчинённым», – а то и вправду экзамены сдавать придётся ночью. Горбуша нас потом за провол о чку в пыль сотрёт.

«Горбушей» звали декана Горобову, женщину не просто строгую, а, по мнению студентов, порой даже деспотичную.

– А как же с документами? Оформлять ведь всё равно придётся, – Катя приподняла сразу несколько папок.

– Успеем. Завтра донесут. Или после обеда. Никуда не денутся. Давай, зови всех, – Валёк уверенно махнул рукой. Штейнберг кивнул и поскорее вышел. В открытую дверь до всех ожидающих в коридоре донесся уверенный голос комсорга: «Выпишем допуски и пусть идут… на стадион. Или куда там им нужно? Экзамены начинаются через пятнадцать минут. Зачем народ попусту мариновать? Понимать надо!».

На институтском стадионе кучками стояли преподаватели, окружённые абитуриентами. Экзамены по лёгкой атлетике сдавала группа один-один. В неё, кроме спортсменов-разрядников и медалистов в учёбе, зачисляли также представителей национальных меньшинств из автономий или округов. Сюда же определяли ребят, практикующих немассовые виды спорта – например, шахматы, стрельбу из лука, бадминтон и другие. Здесь же приглядывали за всякого рода «блатными».

Классификация спортивных разрядов в СССР, от юношеских нормативов до взрослых, заканчивалась шкалой мастерства: КМС – кандидат в мастера спорта, МС – мастер спорта и МСМК – мастер спорта международного класса. Звание Заслуженного мастера спорта – ЗМС было номинативным и присуждалось не за результат, а за выигрыш. Выше звания МСМК были только чемпионские. На международном уровне советская классификация разрядов ничего не значила, в стране же она определяла многое. В прогресс молодых вкладывали деньги: организовывали им сборы, поездки на турниры разного уровня, обеспечивали их талонами на питание и экипировкой, пусть отечественной, но такой необходимой. Полки советских спортивных магазинов предлагали разве только что туристические палатки, термосы и ручные фонари. Словно те, кто руководил производством спортивного инвентаря, призывали весь народ пуститься в один общий поход по горам и долинам необъятной Родины. Потому и смотрелась экипировка наших спортсменов уныло, но сами они выглядели счастливыми даже в трико с оттянутыми коленками и майках со сползающими лямками. Главным для них, как утверждали с трибун, были не красивая форма, удобные стадионы или залы, а правительство и коммунистическая партия, не допускающие подмену понятия «победитель» понятием «завоеватель». И хотя от залов и штанов не отказался бы даже самый заслуженный атлет, звание советского спортсмена несли высоко, на пьедестал взбирались гордо, под звуки национального гимна вытягивались в струну. Популяризация советского спорта несла миру доказательство победы не лично одного человека, а всей системы коммунистического воспитания. Ради неё гибли в сражениях отцы и деды сегодняшних чемпионов. Всё создавалось и делалось для того, чтобы показать мощь страны, начавшей с разрухи и голода и пришедшей за несколько десятилетий к массовости и результативности во всём. Слёзы Ирины Родниной на высшей ступеньке олимпийского пьедестала в Лейк-Плэсиде в 1980 году лицезрел и помнил весь мир. Непростой и не всегда дружелюбный, он признавал первенство чемпионов, а значит, аплодировал всему советскому народу – победителю и пионеру во многих отраслях. Ради таких минут можно было потеть, терпеть, сносить травмы и, уж, конечно, переживать недостатки сложившейся системы. Достоинств-то было всё равно больше, а народная слава и любовь, что обрушивались на каждого чемпиона, компенсировали любые лишения.