Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

Женя, слушая Гунара, захныкал испуганно, прижался к нему и спросил тревожно:

– Мы не будем больше кататься на лодке? Да, дядя Гунар? Не будем?

– Подрастешь, поедем ловить рыбу, – ответил с улыбкой Гунар и взял Женика на руки. – А пока научу тебя, как вязать сети. Чинить их научу. – И не отпуская ребенка с рук, заговорил с Марутой: – Вот что, соседка, давай-ка побыстрей к Юлию Курземниеку. Расскажи ему все. Только задами иди. Не стоит тебе с Вильнисом встречаться. Беги, дочка, беги!

Закрыв за Марутой двери на защелку в сенцах и в комнате, присел на стул. Но не очень долго молчал.

– Сегодня, Паула, станет ясно, кто враг, кто в раковину влез, как рак-отшельник, а кто остался бойцом. Будет видно, кому открывать дверь. А пока молодчики не пожаловали, давайте пить чай. Только я в сенях плотней дверь укреплю.

Гунар прошел в сени и, взяв стоявший в темном углу толстый деревянный засов, просунул его через железные скобы. Потолкал дверь, проверяя, надежно ли закрыта, и, пробормотав одобрительно: «Вот так-то будет лучше», – вернулся в комнату, где Паула уже накрывала на стол. Она старалась казаться спокойной, но движения ее были необычно скованы, посуду ставила осторожно, чтобы не греметь.

– Ты что? Или струсила? Никогда такой не была. Не забывай, Паула, – ты жена красного латышского стрелка! Плюгавым ли щенкам запугать нас?

– Они фашистам донесут.

– Зачем раньше времени бросать весла? Будем грести до конца. Я не верю, что в поселке не осталось честных рыбаков. Не думаю, что перевелись мужчины. Сегодня мы увидим их на нашем дворе.

Гунар взял из рук жены свою большую кружку, наполненную, как обычно, до самых краев, положил в рот большой кусок сахару и стал отхлебывать чай, сладко причмокивая.

В дверь в сенцах громко постучали. Паула вздрогнула, дети съежились, а Гунар продолжал отхлебывать чай глоток за глотком, словно ничего не происходило. Только когда увесистым камнем ударили по ставне, и стекло со звоном посыпалось на пол, Гунар поставил кружку и сказал:

– Давайте перенесем стол вон туда, к глухой стенке.

Стол переставили, и Гунар снова взял свою кружку. Он вроде бы не обращал внимания на жалобный звон лопающихся стекол и на злобные крики со двора:

– Если хочешь жить, выбрось нам большевистских щенят!

Паула причитала:

– О, господи! Изверги! Как их земля носит?

Дети жались друг к другу, а Гунар спокойно говорил:

– Кладовые сейчас начнут ломать. Трубу заткнут. Давай-ка, Паула, зальем огонь в плите.

Встал, неспешно прошагал на кухню, зачерпнул ковш воды и, сдвинув конфорки, тщательно залил уже почти догоревшие дрова. В кухне запахло сырыми углями. Гунар поставил конфорки на место, проверил, плотно ли прикрыта дверца и, подождав немного, пока пар вытянуло в трубу, задвинул заслонку и вернулся к столу. Сказал, будто сам себе:

– Пусть теперь бросают в трубу что хотят. Вынем над заслонкой кирпич-другой и вычистим. Не как в тот раз…

И – осекся. Посмотрел на Паулу, совсем притихшую, ругнул себя: «Дернул черт за язык!» – и почесал затылок. Они старались не вспоминать первую их брачную ночь. Гостей на свадьбе не было. Родные Паулы отказались преступать порог «красного безбожника», подруги побоялись, рыбакам вдруг приспичило обязательно идти в море, только Юлий Курземниек, боевой товарищ Гунара, оказался свободным и пришел на свадебный ужин.

Весь вечер мужчины вспоминали о боях за Ригу в Первую мировую, об обороне предмостных укреплений у Икшкиле, которые латышские стрелки окрестили Островом Смерти, где от осколков снаряда погиб брат Юлия. Они вспоминали по памяти слова из листовок, ходивших тогда по рукам: «Только рабочие и крестьяне – братья друг другу», – вспоминали о первых братаниях с немецкими солдатами и первых расстрелах революционеров, о митингах и демонстрациях; но больше всего говорили о бое у Спендияровки, где окруженные Красные латышские стрелки, сомкнув ряды, отбивали атаки белогвардейских кавалерийских сотен и броневиков. Тот бой еще крепче сроднил Гунара и Юлия. Увлеченные воспоминаниями, они не слышали, как кто-то забрался на крышу, и только когда в трубу полетели один за другим кирпичи, а из кухни пополз по комнатам едкий дым, а вслед за этим булыжник разворотил оконную раму, поняли, что кто-то мстит за Паулу, кому-то не хочется, чтобы красный латышский стрелок жил так, как живут все люди. Да, первая брачная ночь была испорчена. И только ли одна?

Хоть и не опустил голову Гунар Залгалис, а Паула на насмешки бывших подруг отвечала презрением, они жили в постоянном напряжении: то вдруг обнаружат порезанные сети, то увидят пробоину в лодке, то камень влетит через окно в комнату. Знали они, что все это дело рук Раагу. Кому, однако, пойдешь жаловаться на владельца магазина и гостиницы?