Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

– Племянник красного латышского стрелка – враг советской власти… Позор! – сокрушенно произнес Гунар. – Правду говорил наш комиссар: где нет нас, там есть враг.

– В Средней Азии колхозный хлопок поджигали. Людей убивали. Теперь там хорошо. И у вас наладится. Поймут все. Рассказать бы всем, как там женщин резали за то, что лица открывали, как басмачи на кишлаки нападали, грабили колхозное добро, насиловали и зверски убивали активистов…

– Русский знают у нас только я, Юлий и наши жены, Марута, дочь Озолисов – немного. Как сможешь рассказать?

– Давайте научим всех! Учебники достанем. Я буду читать, а вы переводить. Пока я не выучу ваш язык. Поговорите, Гунар, Паула, с товарищами, спросите, захотят ли?

– Что тут говорить? Все захотят, – горячо заверила Паула. – У многих словари даже есть. Часто меня спрашивают. В клубе будем собираться. Где гостиница, – пояснила Паула.

– А я на правлении скажу. Время определим.

– Вот и хорошо. Давайте ужинать, – как бы заключила разговор Паула и разлила по стаканам домашнего пива.

Домой Мария с детьми возвратилась поздно. Андрей с беспокойством спросил:

– Где ж вы так долго были?

– С замечательной семьей подружились! Такие замечательные! Он был Красным латышским стрелком.

– Мария, я не хочу тебя пугать. Не хочу, чтобы ты как на Памире боялась, но будь осторожна. Вилнис Рагу (теперь он прежнюю фамилию взял, Курземниек) был членом мазпулцены. Существовала у них такая детская организация под крылом кулацко-фашистской партии. Есть подозрение, что сейчас он поддерживает связь с перконкрустовцами [1] – «Крест Перуна». Фашистская погромная организация. От них всего можно ожидать. Те же басмачи.

– А я, Андрюша, пообещала учить рыбаков и их жен русскому.

– Прекрасное дело! – воскликнул Андрей. – Только договоримся: если придется тебе запоздать, я встречать тебя стану.

– Вполне приемлемо.

На следующий день Паула пришла за Марией и повела ее в клуб. Дорогой энергично рассказывала:

– На правлении так определили: заниматься три раза в неделю, а когда шторм – каждый день. Все хотят знать русский. Все-все. Клуб набился полный.

Мария, слушая Паулу, предполагала, что та преувеличивает, но каково же было ее удивление, когда она увидела переполненный зал. Люди сидели даже в проходах на принесенных из дома стульях и табуретках. С трудом прошла Мария к приготовленному для нее столу, возле которого уже сидел Гунар. Довольный и гордый. В зале кто-то робко захлопал в ладоши, зал подхватил дружно, словно встречали здесь именитого гостя. Мария смутилась.

Когда она работала секретарем райкома комсомола, ей приходилось часто выступать и перед своими сверстниками, и перед пожилыми людьми, однако за годы, которые провела на заставе, отвыкла от таких встреч, а тем более от аплодисментов. К тому же, как она посчитала, аплодисменты пока не заслужены. Мария сразу даже не могла различить лица людей, видела лишь черные, серые, цветастые пятна, стояла, смущенно улыбаясь этим пятнам. Но вот зал начал успокаиваться, смущение Марии тоже прошло, и она увидела много пожилых рыбаков, ровесников ее отца, увидела молодых парней и девушек, по-праздничному нарядно одетых, словно собравшихся на танцевальный вечер, а не на занятие кружка. Ни тетрадей, ни карандашей ни у кого не было, и Мария решила на этом необычном уроке рассказать о себе.

Она говорила о своей рабочей семье, о фабрике, о первых самостоятельных шагах, о решении поехать по путевке комсомола в Среднюю Азию, а Гунар переводил фразу за фразой, ее исповедь. Зал настороженно слушал о памятнике погибшим в боях с басмачествам пограничникам, поставленном в глухом предгорном кишлаке, о рядке молчаливых старцев, о зарезанной женщине, захотевшей вступить в комсомол, о костре, на котором горели паранджи, о безвыездной многолетней жизни на Памире, о погибших на Талдыке строителях дороги, о молодых узбечках, севших, вопреки вековому укладу, на трактор, о разрушенных дувалах, об окнах, вставленных в глухие стены домов – Мария говорила вдохновенно, так же вдохновенно переводил Гунар, а когда она закончила, в зале громко и долго хлопали.

Первым к ней подошел Юлий Курземниек, кряжистый мужчина с черной окладистой бородой. Пожал руку и произнес торжественно:

– Я верил, что бился за святое дело. Разгородим и мы заборы.

Ее окружили. Пожимали руки. Называли свои имена и фамилии, а она счастливо улыбалась, стараясь запомнить непривычные фамилия и лица новых знакомых.