Мягко светит сентябрьское солнце. Пляжи еще полны, потому что осень в Анталии – бархатный сезон, и он не менее популярен, чем летний.
Если не жариться на солнце в средине дня, а отдаться ему только утром и вечером, почти пропадает ощущения пребывания на юге, несмотря на все его атрибуты: голубое море, желтоватый песок пляжей и пальмы.
Там, где он родился, не было пальм, моря и такого чистого просеянного песка. И в те времена, когда он рос и учился в школе, ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он станет завсегдатаем этих мест.
Впервые он попал сюда три года назад, началось это с того, что его бывший школьный приятель создал турфирму, в которую пригласил работать Расима.
Но с этого ли все началось? Нет, скорее всего, все началось гораздо раньше, все началось с Ахундова [1]. Точнее, с реферата об Ахундове, который он написал, будучи студентом филфака БГУ. Было это в 1985 году. В стране началась перестройка, все ждали, что вот-вот придет «социализм с человеческим лицом». Ожидание продлилось шесть лет, до развала Советского Союза. А после никто не говорил о социализме, все бросились превозносить капитализм, который изначально имел человеческое лицо и должен был облагодетельствовать всех, но почему-то не торопился делать этого…
В этом же году он, как будущий аспирант, поехал в Баку на студенческую конференцию, где выступил с докладом «Ахундов и смерть Пушкина».
Пушкин всех певцов, всех мастеров глава…
Чертог поэзии украсил Ломоносов,
Но только Пушкин в нем господствует один.
Страну волшебных слов завоевал Державин,
Но только Пушкин в ней державный властелин.
Он смело осушал тот драгоценный кубок,
Что наполнял вином познанья Карамзин…
Вся русская земля рыдает в скорбной муке, —
Он лютым палачом безжалостно убит.
Он правдой не спасен – заветным талисманом —
От кривды колдовской, от козней и обид
Кавказ сереброкудрый
Справляет траур свой, о Пушкине скорбит…
Он читал с трибуны конференции по-восточному цветистые строчки, правда, в переводе русского поэта.
Его заметили, в Белоруссию он вернулся с дипломом и массой адресов будущих коллег, исследователей восточной литературы.
Однако в аспирантуру он не попал. Пока был на военных сборах, его место в аспирантуре заняла какая-то девица.
– Ничего страшного, – сказал научный руководитель, – на следующий год поступишь.
Он ушел работать в школу, но через год его перетянули в районо, потом он возглавил центр народных ремесел. Потом развалился Советский Союз, и он остался без работы. Но один из его бывших коллег стал хозяином туристической фирмы и предложил возить детей состоятельных родителей в Анталию.
Расим согласился, потому что оплата была вполне приличной, а группы небольшими, не то, что в его педагогическом прошлом, когда приходилось возить группу в сорок учеников с двумя педагогами.
Побывав с группами в Анталии, ему вдруг захотелось смотаться туда одному. Он взял отпуск на десять дней и улетел чартерным рейсом к Средиземному морю.
В одном из отелей Анталийского побережья он неожиданно столкнулся с Фаруком. Удивительно было не то, что они встретились, а то, что Фарук узнал его. Ведь после единственной встречи прошло двенадцать лет, и им было уже почти под сорок. Но Фарук помнил конференцию в Баку, помнил прогулки по набережной, проживание в гостинице «Апшерон», запах Каспийского моря вперемешку с запахом нефти. А главное – стихи, которые читал в актовом зале Расим.
Вся русская земля рыдает в скорбной муке, —
Он лютым палачом безжалостно убит…
Эти строки Фарук произнес на русском, когда лоб в лоб налетел в вестибюле отеля на Расима. Русский он знал хорошо, правда, иногда путал падежи. Фарук не был турком. Он приехал в Анталию из Каморканы, соседки Турции, которая тоже имела свои пляжи и участок Средиземного моря, но жители ее предпочитали отдыхать в Анталии.
– Это чем-то напоминает финнов, – сказал Фарук, – которые когда-то ездили оттягиваться в Ленинград, потому что в Финляндии был сухой закон.
– Ты путаешь падежи, – ответил ему Расим, – но одновременно знаешь сленг, который знает не каждый русский.
– Склонению по падежам меня учили турецкие профессора славянской академии, а сленгу я научился у русских друзей. Тебе бы тоже не мешало освоить арабский, ты же мусульманин.
– Я уже стар, чтобы осваивать арабский.
– Ну, тогда на худой конец турецкий. Это европеизированный арабский. Он не такой трудный, как английский. Русские даже не знают, что постоянно говорят по-турецки, – произнес Фарук и засмеялся. – Например, стакан по-турецки – бардак, остановка – дурак, а ухо – кулак. Представляешь, как ты показываешь русскому на ухо и говоришь: «Кулак». Он тебе тут же по просьбе туда кулаком и въехает.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу