Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

«Да уж, – говорю, – ничего не скажешь… Тонкий вопрос».

Нож, пистолет, камень, изгиб дороги, белая простыня?

Бог знает, когда для каждого из нас наступит момент истины – миг, когда, по свидетельствам переживших его, самые главные кадры из жизни проносятся перед глазами.

Мне рассказывали, что есть такое мексиканское средство – «айахуаска», или «корень жизни и смерти». Выпив настойку, человек впадает в очень необычное состояние. Кажется, что ты уже мертв, и смотришь на всю свою жизнь так, словно тебя уже нет и изменить ничего нельзя. Говорят, хорошо прочищает мозги от ненужных мыслей, избавляет от лишних телодвижений.

Кому-то для этого нужна мексиканская настойка, а у меня для этого есть Коба и мысль о холодном ноже в моем животе.

Мы вышли из первого за вечер кабака.

Луна уже взбиралась по склону. В ней не было красных жилок и болезненной желтизны – того, чего я в луне боюсь.

Белая, огромная, чистая луна и перистые облака – как ступеньки в скале; полки, на которых ночуют скалолазы.

«Ты знаешь, в какие дни открывается Ушба?» – спросил мой друг.

Несколько лет назад, когда я стоял у ее подножья, гора была в тумане, и мне так и не удалось рассмотреть ее.

«Ушба, Алекс, открывается тогда, когда возьмет кого-то. Когда кто-то провалится в расселину… вот когда она показывается. Так говорят сваны. Как будто гора просит: посмотри на меня. Посмотри, какая я красивая сегодня – когда этот Джон, Клод или Гиви на мне уснул…»

Мы разговариваем и бродим по городу, заходя во все бары, которые встречаем по пути. Выпивая, вспоминаем ушедших.

Говорим о них так, как принято в Грузии: в настоящем времени. Чокаясь, пьем за них, как за живых.

Нам есть кого вспомнить и, добравшись до предпоследнего бара на этой длинной улице, мы вспомнили всех.

Поговорив о друзьях, начинаем вспоминать женщин.

«Красивая женщина – как гора. Если ты ее покорил – умей правильно спуститься», – произнес Коба.

«Да, опасней всегда не подъем, а спуск…» – задумчиво сказал я.

Или это был кто-то другой, сидящий рядом за стойкой?

Мы были уже довольно пьяны, а когда напиваемся, всегда становимся похожими на сборники афоризмов в мягком переплете.

Сегодня я вожу Кобу по любимым киевским местам. Он смотрит вокруг, изучая мои бары-музеи с живыми экспонатами за стойкой.

Тут было слово за слово, там – зуб за зуб, а здесь – все просто, как утренний поцелуй…

Мы говорим весь вечер. Пытаемся нащупать что-то, подобрать ключ к давно поломанному замку. Стараемся вспомнить, как это: разговаривать друг с другом. Но ничего не выходит.

Как можно говорить, когда у тебя такие усталые, пустые глаза? О чем говорить, если ни одно из произнесенных слов не подтверждено золотым запасом?

Слова, которых не чувствуешь, никогда не попадут в цель. Мы же расстреливаем их обоймами, не видя мишени.

Если говорить то, во что не веришь, – ребенок убежит, собака укусит, а женщина притворится, что пьет чай и с интересом смотрит в окно. А друг? Друг будет терпеливо ждать, глядя на тебя с грустью.

Неожиданно для себя самого я понял: все, произнесенное в тот вечер, было пустым и лишенным смысла.

Я почувствовал, что Коба, как и я, напряжен и неспокоен.

Да и сам я был уставший и пустой, как карман старой куртки, где безработный хозяин все еще надеется нащупать завалявшуюся купюру. А купюры-то и нет…

Мы замолчали. Несколько минут каждый думал о своем. Потом Коба сказал что-то незначительное, а я ответил чем-то простым. Он рассказал похабную шутку, и мы оба засмеялись.

Я выругался. Стало теплей.

И тогда неожиданно что-то изменилось.

Мы перестали ходить по затоптанным тропам. Перестали жалеть о том, чего уже нет. Мы начали говорить о том, чего нет ЕЩЕ; о том, что мы планируем, что, может быть, случится, когда очнемся от спячки, в которую впали этой зимой.

О том, как мы снова пойдем в горы.

Вдруг меня осенило.

«А ну-ка давай, спроси меня про нож!» – попросил я.

«Задать целиком вопрос, да?» – улыбнулся Коба.

Он улыбался, зная, что я, наконец, нащупал ответ.

«Эй, бичо, а ты чувствовал холодный нож у себя в животе?» – повторил Коба сакраментальный вопрос.

Выдержав паузу, я пристально посмотрел на него: «Знаешь, дорогой, я много думал о нем… но как-то не соскучился!»

Коба долго смеялся, держась за живот. А потом посмотрел на меня серьезно и сказал:

«Алекс!»

Я поднял глаза.

Сидящий напротив смотрел на меня живым, неожиданно светлым взглядом.