Э. Филлипс-Оппенгейм - Рекорд приключений

– Десять тысяч фунтов. Но они не должны быть опубликованы до четверга.

– Почему?

– Я обещал это лорду Киндерсли.

– Вы можете оставить нам эти документы сейчас же?

Я подумал. Я не мог себе представить, чтобы что-нибудь заставило меня изменить раз принятое решение. Но я предпочел все-таки обеспечить себе путь к отступлению.

– Да, если вы дадите мне удостоверение, что они составляют мою собственность и что вы обещаете вернуть их мне в среду, если я потребую этого.

– А как же насчет платы? Хотите получить задаток?

– Вы готовы уплатить мне 10 000 фунтов?

Он пожал плечами.

– Мы не торгуемся. Вопрос в том, хотите ли вы получить задаток?

– Нет! В среду я получу всю сумму полностью или возьму свои документы обратно. Но я думаю, что предпочту получить деньги.

– Мы тоже так думаем, – сказали оба издателя сразу.

В среду курс акций пароходной компании Киндерсли стоял на двух и трех четвертях фунта и краткая заметка в «Таймсе» сообщала, что его сиятельство заболел нервным расстройством и лежит в постели.

Глупая сентиментальность погнала меня на Соут-Адлей-стрит после того, как я на несколько минут задержался в своем бюро. Экипаж доктора стоял у входа. Когда я подходил к дому, дверь раскрылась. На пороге остановился доктор. Мысль о болезни лорда Киндерсли нисколько не тревожила меня, но когда я заметил рядом с доктором Беатриче Киндерсли, я понял, что образ моих мыслей может измениться. Ко мне вернулась моя впечатлительность, которой я отличался в детстве. Любопытство, приведшее меня к этому дому, было наказано судьбой. Моя душа была потрясена. У меня возник новый план. Я нашел средство помочь ей, хотя это значило поставить на карту свою жизнь. В тот же день в половине третьего Беатриче Киндерсли входила в маленький салон, чтобы принять неожиданного посетителя. Увидев меня, она удивленно остановилась на пороге, – я предостерегающе поднес палец к губам.

– Я полковник Эскомб, – напомнил я ей.

– Вы? – воскликнула она.

Я снова был загримирован, как на свадьбе Нормана Грэя, когда пропало жемчужное колье.

– Что вы затеваете? – спросила она.

– Я хочу помочь вам. Я видел вас сегодня утром, и мне показалось, что вы чем-то озабочены.

Она благодарно улыбнулась.

– Это очень любезно. Но вы должны тотчас же удалиться, вы подвергаетесь большой опасности: у нас в доме сэр Норман Грэй, он разговаривает теперь с моим дядей.

– Что он здесь делает?

– Мой дядя позвал его, чтобы спросить у него совета. Дело идет об очень серьезной вещи: мой дядя опасается, что его карьера погибла.

При мысли о том, что мой старый враг здесь, мои добрые намерения начали колебаться, но присутствие Беатриче действовало на меня примиряюще.

– Почему вы опечалены? Разве ваш дядя всегда был так добр к вам? Вы горюете из-за него?

– Только из-за него. О нем говорят, что он груб и бессовестен. Но по отношению ко мне он всегда был самым добрым человеком в мире. Вид его страданий причиняет мне боль.

Я посмотрел на часы.

– Я должен вас покинуть. Когда я уйду, сообщите вашему дяде, что Букрос передумал, и он получит от него сведения еще до 5 часов.

– Какое отношение все это имеет к вам? – удивленно спросила она.

– Не ломайте себе над этим голову, передайте порученное вам известие, но, пожалуйста, не в присутствии Нормана Грэя.

Она проводила меня до двери, но когда я захотел открыть ее, она меня остановила.

Ее лицо снова оживилось, она легко ступала рядом со мной. Она взяла меня за руку, ее нежное дыхание коснулось моих щек.

– Я должна поблагодарить вас, – сказала она и поцеловала меня в губы.

Это было неожиданным интермеццо.

Издатель и его помощник изо всех сил старались переубедить меня. Они предлагали мне целое состояние. Они указывали даже на то, что я могу выдвинуться благодаря моему патриотическому поступку. Они апеллировали ко всем возможным добродетелям, начиная с любви к родине и кончая простой справедливостью, нисколько не подозревая, что я не обладаю ни одним из этих достоинств. В конце концов они все же вернули мне документы. Я сунул их в конверт и адресовал мисс Беатриче Киндерсли. Затем заказал большой ворох чайных роз, поехал к ее дому и приказал передать все это ей.

Эту ночь я провел в своей комнате, погруженный в самоанализ. Я мог использовать историю с Киндерсли с наибольшей выгодой для себя. Я мог заработать 30 000 фунтов, даже еще больше, так как скупил по 4 фунта акции, которые неизбежно должны были подняться снова. И все же я отказался от шантажа и до полусмерти избил бессовестного Эдварда Рендаля. Я вел себя как дурак. Самым тревожным симптомом было то, что я остался доволен своим поведением. Вероятно, я постарел, так как становился сентиментальным.