Марианна Красовская - Цитадель - дочь света

А потом Иен поднял глаза и неожиданно побагровел, закашлялся, захрипел. Я вскочила и принялась колотить ему по спине. Воображение уже рисовало мрачную картину с трупом неопознанного человекоподобного существа на столе, живописно распростертого среди пельменей на столе, доблестную милицию, обыскивающую дом, и меня, с дрожащими губами что-то доказывающую. Ну уж нет! Закопаю во садочке!

Однако Иен, увернувшись от моего очередного удара, перехватил мой кулак.

– Хватит, женщина, – взмолился он. – У меня вся спина в синяках будет!

– Увлеклась, извини, – буркнула я.

– Это кто? – напряженно спросил вервольф, уставившись на портрет на стене.

– Ах это! – тут уж покраснела я.

Ну как ему объяснить, кто это? Это идеальный мужчина, плод моего неуемного воображения. Я его еще в юности нарисовала. Высокий, крупный, в джинсах и клетчатой рубахе, он был изображен на коленях в сосновом лесу (в моем лесу). Лицо его было устремлено в закатное небо. Длинные светлые волосы, серые глаза, крупный нос, слегка заросший подбородок, пальцы, словно сведенные судорогой, ухватились за ворот рубахи, вот-вот рванут, рот искажен. И вообще, он через минуту с ревом раненого животного упадет на землю, зароется лицом в желтые сухие иглы и содрогнется всем телом то ли в отчаянии, то ли в скорби. Но сейчас он с молитвой смотрит ввысь. Я любила этого мужчину. Любила до дрожи, до самозабвения. Чтобы быть с ним рядом, я отдала бы все. Много раз я разговаривала с ним во сне, летала с ним, что уж там – занималась любовью. Единственный.

Мои близкие знали об этой моей безумной фантазии, но не воспринимали ее как бред. И Паша, и Антон сходились во мнении, что этот человек где-то есть, даже пытались разыскать его по фотографии. Мы все были такие странные, что вполне доверяли своему подсознанию.

Иен продолжал возмущенно смотреть на меня. Я смотрела на него.

– Ну что? Рисунок это. Просто рисунок.

– Ты не могла там быть, – уверенно сказал Иен. – Это было почти семьдесят лет назад.

Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Руки безжизненно упали на стол, сердце, кажется, пропустило несколько ударов. Задыхаясь, не в силах пошевелиться, одними губами я прошептала:

– Что было семьдесят лет назад?

– Ничего, – быстро сказал вервольф, увидев, что мне нехорошо. – Я ошибся. Просто мне показалось, что этот портрет похож на одного человека… Ну не совсем человека… И вообще, не больно-то и похож, так, в общих чертах… Тот-то брюнет.

Я выругалась – от души, витиевато и деепричастно. Культурных слов у меня не было. Рука снова потянулась к бутылке водки, но даже дотронуться я не успела. Дверь в кухню распахнулась, и ворвались Паша и Антон.

– Галка! Живая! – выдохнул Пашка.

– Убью! – прошипел Антон.

Я с недоуменьем взглянула на них и поставила на стол еще две тарелки.

– И стопки, – прохрипел Павел. – А лучше стаканы.

– И коньяк, – добавил Антон.

– А мартини тебе не надо? – насмешливо ответила я. – Вы чего такие взъерошенные?

– Дашу убили, – брякнул Павел.

– Как убили? – ахнула я.

– Из пистолета, идиотка. Как нынче убивают? Говорят, что любовник, даже нашли его. Но мы же знаем… На Веронику три покушения за последнюю неделю. Стасика тоже убили.

– Стасика-то за что? – простонала я. – Он же совсем безобидный!

Стасик был из тех, кого мягко называют «душевнобольным». Он жил в своем собственном мире, навсегда остался 2-3-х летним ребенком. Играл себе в пирамидки и кубики, изредка рисовал ладошками, окуная их в краску. Такие художества кому-то нравились, их покупали, и Стасик, можно сказать, сам себя обеспечивал. Жил он в специальном заведении, где за ним присматривали, хорошо ухаживали. И вот теперь этого доверчивого ребенка, который всем норовил залезть на колени, не стало.

На душе было мерзко, больно.

А Дашу? Дашу за что? Она, конечно, была не сахар – зануда жуткая, и вообще вся из себя королева, но это не повод её убивать. Любовник, как же! Да она к своему телу мужиков не подпускала! На людях, может, и показывалась, но… Весталка! Это же у неё идефикс была. Я, кажется, говорила, что она нормальная? Забыла про её посвящение высокой науке.

– А остальные? – тихо спросила я.

– Не знаю пока. Я сразу к тебе рванул, как узнал.

– С Никой все в порядке?

– Не считая легкой истерики, да, – грустно улыбнулся Паша. – Ты же знаешь Серёгу. Он ее и детей сразу в убежище.

О да, я знаю Сережу! Иногда он становится параноиком. Особенно, если угрожали его родственникам. А уж если детям… Собственно говоря, потому он и остался живым в лихие 90-е.