Андрей Киров - Портрет знакомой женщины

– Сейчас уже поздно, – говорю, – нигде не принимают!

Тут Антон очнулся, словно только и ждал подходящего момента:

– Напротив нашего дома в круглосуточном магазине принимают тёмные пивные по рублю.

Чего- чего, хоть пьяный, хоть реконструированный, а это он помнит.

Я засомневался что на четверо рыл – двое из которых уже находятся в сильной стадии опьянения, пива, купленного на сданные бутылки – если конечно ещё сдадим и хватит денег, – вряд ли будет самое то на такую команду.

– Пойдем, Андрюш, – почувствовав мои реальные сомнения сказала эта в высшей степени амплитуарная дама, хоть прогуляешься с нами, чем одному дома сидеть.

Тут она попала в точку: в таком состоянии хотя и легкого но похмелья, неумолимо перетекающего в отходняк, сидеть дома одному ждать появления первых вестников «белки» (белой горячки), шевелящихся расплывчатыми суккубами по тёмных углам – одиночество становится невыносимым. Хотя, когда я в нормальном трезвом состоянии с одиночеством на «ты», оно меня не тяготит и не пугает, в отличие от других бичблузеров*, не переносящих одиночества даже в нормальном состоянии, но когда с похмелья, а тем более отходняк – здесь моё уязвимое место. Я могу согласиться на любое пустое беспонтовое предприятие, типа как сейчас пойти с пьяной командой, участвуя в их нетрезвых склоках и делах.

Собрали мы, точнее Лена, все бутылки подчистую в синюю цилиндрическую сумку с оторванной молнией (которую я ещё купил, когда жил с первой женой в Москве – ёбнутой-смешной «старухой Изергиль»), и с какой я уже ходит сдавать – она в коридоре валялась. – На, – говорю Саньку, – неси, ёбаный «папуас», застрелить тебя из арбалета!

Они с Антоном пошли вперёд, как два брата по алкогольной крови по Квокин-бокин роуд-джайл. А мы с Ленкой за ними. Она меня приобняла, прямо сразу, будто знакомы со дня гражданской войны В Америке – там ещё президент Линкольн рулил, – мне неудобняк идти с молодой красивой 18-тилетней девчонкой – матерью 4-летней дочки в розовых носочках, мимо лавочек у подъездов, где тёплыми летними вечерами выползают из своих вонючих бетонно- асбестовых клетей жильцы дома. Вдоль всех четырёх подъездов, как на параде, когда сидящие на лавочке пенсионерки и толстые, оплывшие замужние бабы в халатах – многих из которых я знаю и знают меня. В то советское время, в домах, типа нашего, соседи по подъезду и других подъездах, почти все знали друг друга, и кто чем дышит, а если не знали, то узнавали от знакомых соседей, которые их знали, – вылупили «фонари» на нетрезвую бригаду, прямо как бегемоты из болота наблюдают.

Я посмотрел глазами соседей на нашу компанию… Да, Андрюша, нарисовался ты в компании – не сотрёшь! Сборище алкашей. Санёк в своих грязных трениках с отвисшими коленками, с грязными ногами в замызганных стоптанных сандалиях, Лена в чёрных, с ободранными носками, туфлях, и Андрюша по примеру Антона надел синие синтетические спортивные гули* (новое слово в моём лексиконе, придумал по ходу писания, обозначающие брюки) и светло-коричневые туфли из натуральной кожи на литой подошве, которые я купил, когда жил в Москве в 80-ых. (Кстати, отличные туфли, хоть и болгарские, долго они мне служили, но к этому времени уже потеряли форму, кожа вытерлась в некоторых местах). Когда я их обувал, Лена сразу их раскритиковала.

– Ой, – сказала она, – Андрюх (она уже начала меня называть по свойски «Андрюх»), – ты, чё, в таких «тапках» пойдёшь?

Меня её заявление неприятно удивило: неужели эти туфли выглядят со стороны как «тапки»? А с другой стороны, пошла ты на… площадь Войцеха Ярузельского, там по вторникам бесплатный ужин, сама то в каких «тапках» обута? На помойке, что-ли, нашла? Я уж не стал говорить, а то некоторые дамы так болезненно реагируют на критику, считая себя неповторимыми красивыми бабами на свете. (Красоты-то, конечно, у таких баб хватает, а вот с критикой в свой адрес – терпимости надо бы поднабраться.) В дальнейшем, в наших отношениях, она не раз высказывалась в довольно бестактной форме по поводу того или иного предмета моей одежды. То у меня рубашки старые, то тренировочные тонкие чёрные трикотажные, в каких я люблю ходить дома, не то что в этой синтетической хуетени, какой завалены все магазины и рынки одежды, и от которой у меня зудит кожа, и волосы на ногах наэлектризовавшись, топорщатся как антенны, можно сигналы из параллельных миров принимать, а когда снимаю такую рубашку или футболку либо толстовку, треск и искры сыпятся с наэлектризовавшейся синтетики, как с бенгальского огня, того и гляди пожар вспыхнет. Только грубые нечувствительные гуманоиды спокойно могут носить такую хрень: у этих мэнов кожа толстая и нечувствительная, как у носорогов. Поэтому они и любят грубые незамысловатые, как тараканы в заднице, развлечения, типа футбола, хоккея и дамского пауэрлифтинга. (Хотя сейчас он называется фитнесом.)