Отец – Прокопий Леонтьевич
Отец возглавлял после 2-й мировой войны военную администрацию Вильнюса. Был постоянно в командировках. И редкие его визиты домой были больше похожи на привал бойца после любовной битвы. Он являлся в помятом и дурно пахнущем мундире полковника Советской армии. Сивушный перегар заполнял оба этажа нашего семейного особняка. Вся обслуга предпочитала прятаться по углам, чтобы не попасть ему под горячую руку. С мамой его диалоги больше напоминали казарменную «высокохудожественную» перепалку. На пару дней весь дом замирал в ожидании очередной папиной командировки. Слава Творцу – папа долго в доме не засиживался.
Мать – Вера Григорьевна
Мама, как мне казалось, не очень страдала от его отсутствия. Я не мог понять, как мама, занимая высокий пост в Министерстве сельского хозяйства Литвы, умудрялась целыми днями развлекаться с разными дядями. Ее привозили на черных лимузинах изрядно подпившие мужчины. И время суток для нее не существовало. Это могло случиться и днем, и ночью, и под утро. Каждый день к маме приходили все новые дяди. Они могли сутками веселиться. Мамин оперный голос пронизывал даже толстенные дубовые двери моей спальни. Она умела и любила петь. А под скрежет граммофонных пластинок она со своими однодневными почитателями могла предаваться веселью бесконечно. Затихала только на естественный перерыв в своей спальне.
Я был полностью отдан на попечение няньки и другого персонала – помощников по дому.
И в этот день я с ужасом забился в угол своей огромной кровати. Накрывшись с головой одеялом, в скорченной позе, дрожа от непроизвольного страха, я пытался коротать очередную бессонную ночь. Темно было в комнате, темно и жутко было на душе – я сирота, я один на белом свете. И так будет всегда. Надо ли дальше жить? Смерть казалась единственным выходом из страданий юной души и тела.
Среди отдаленных звуков музыки, пения, хохота я различил странный, ни на что не похожий звук. Он, как тонкий свист ветра, то нарастал, то стихал, поражая своей мелодичностью и обволакивающей нежностью. Я начал прислушиваться. Мне стало не так страшно. Даже высунулся из-под одеяла. Звук стал более отчетливым и все нарастающим. Он уже напоминал то ли звуки органа, то ли художественное завывание ветра в каминной трубе. И тут с силой распахнулось окно и смерч пронесся по комнате. Он ярко-розовым шлейфом заметался по углам, а затем клубком завис над креслом, стоящим возле кровати. Было очень интересно увидеть развязку этого чуда. Но непроизвольный страх парализовал, и я с силой сжал веки.
И вдруг все стихло. Наступила могильная тишина. Даже из соседней комнаты не доносилось ни звука. Я начал медленно раздвигать веки. В глаза брызнул мягкий розовый свет. Я опять зажмурился. Но тут же широко открыл глаза. Вся комната была залита нежно-розовым сиянием. Источника света не было. Просто сам воздух в комнате светился. И в нем, как северное сияние, переливалось многообразие красок красных оттенков. А в кресле рядом с кроватью начали обозначаться контуры человека. Его образ медленно, как при проявлении фотографии, вырисовывался все более четко. И наконец я увидел мужчину, величественно сидящего подле меня.
Это было зрелище даже для моего детского разума восхитительное. Сначала я увидел его в каком-то божественно-фантастическом одеянии, от которого исходило розовое сияние. Затем одежда начала на нем таять и проявлялась в совсем ином виде. В высшей степени элегантный черный костюм, ослепительно-белая манишка и красная бабочка. Лицо мужчины украшала ухоженная черная бородка клинышком. Его возраст угадать было невозможно. Но он был красив. Его облик завораживал. Гладкая блестящая кожа плотно облегала мышцы лица, лишая его мимики. Взгляд был пронзительным, но не жестоким. Глаза смотрели на меня спокойно, не мигая. Какое-то время мы таращились друг на друга без звука и без движений. Наконец его губы разжались и началась какая-то их артикуляция. Но исходящие из его нутра звуки больше напоминали хриплые бульканья в кишечнике, нежели человеческую речь. Эти звуки обтекали мою голову, просачивались прямо в мозг. И тут я начал разбирать их смысл.
Читать дальше